Багровый лепесток и белый

– Да уж! – усмехается мисс Крозье, оглаживая руками свой костюм. – Одежда и впрямь делает человека – женщину тоже; разве не так? Но заходи, дорогая, заходи к нам. Тут кто-то спрашивал о тебе, всего пару дней назад. Твоя слава не меркнет!

Конфетка с трудом перешагивает порог; ее ведут в гостиную миссис Кастауэй – вернее, туда, где раньше была гостиная миссис Кастауэй. Дженнифер Пирс превратила ее из захламленной старушечьей кунсткамеры в модный образец простора, достойный дорогого дамского журнала с другого берега Ла-Манша.

– Милости просим!

Без письменного стола миссис Кастауэй и ее беспорядочной выставки Магдалин на стенах (теперь заново оклеенных розовыми обоями) комната кажется намного больше. На месте картин нет ничего, кроме двух вееров из рисовой бумаги в восточном вкусе. Остролистое комнатное растение занимает почетное место рядом с софой, на которой полулежит Дженнифер Пирс, и изящным шифоньером светлого дерева, скорее всего используемым (в отсутствие иного подходящего вместилища) для складывания денег. Недокуренная сигарета Амелии Крозье лежит на серебряной подставке для сигар – подставке на длинном стебле, высотой в половину человеческого роста. Над сигаретой вьется тонкий шнурок дыма, который вздрагивает, когда захлопывается дверь.

– Ну, садись, милая, – поет Дженнифер Пирс, сбрасывая с софы ноги и шурша шелковыми юбками.

Она внимательно оглядывает Конфетку с головы до ног, похлопывая рукой по софе рядом с собою.

– Видишь, я тебе освободила уже согретое местечко.

– Спасибо, я постою, – отнекивается Конфетка, которой нестерпима даже мысль о похабных шуточках, неизбежных, если она признается, что у нее все болит и сесть ей не под силу.

– Хочешь получше рассмотреть перемены, которые мы тут произвели? – спрашивает Дженнифер Пирс, снова укладываясь на софу.

Конфетке уже совершенно ясно, что Дженнифер из звездной бляди заведения миссис Кастауэй выдвинулась в бандерши. Все в ней говорит о том, что она здесь в роли Мадам, – от замысловатого наряда, который, похоже, меньше чем за час с себя не снимешь, до расслабленно-высокомерного тона. Пожалуй, всего красноречивее ее руки – пальцы выглядят колючими от колец, усыпанных камнями. Пусть порнографы описывают пенис, как меч, посох или дубинку, но нет ничего страшнее для мужчины, чем острые драгоценности на руках, от вида которых сразу съеживается его плоть.

– Могу я поговорить с Эми? – спрашивает Конфетка. Мисс Пирс сплетает пальцы, тихонько звякнув кольцами:

– Увы, как и миссис Кастауэй, она тоже больше не с нами.

Но, увидев выражение Конфеткиного лица, поспешно исправляет ошибку:

– Нет, дорогая, я не хотела сказать, что ее с нами нет в том же смысле, как нет миссис Кастауэй; она просто перешла на другое место.

Амелии смешно – она гнусаво и отвратительно ржет.

– Как ни излагай это, Джен, все равно похоже на смерть.

Дженнифер Пирс чуть надувает губы, мягко одергивая приятельницу, и поясняет:

– Эми пришло в голову, что наш дом становится слишком… специализированным, что ли, для ее талантов. Поэтому она нашла применение своим талантам в другом месте. Забыла, как называется… – (Дженнифер вздыхает.) – Теперь так много домов, что просто невозможно запомнить.

Неожиданно ее лицо становится жестким, и она подается вперед – под перешептывание своих многочисленных юбок:

– Буду откровенна с тобой, Конфетка. Из-за того, что ушла Эми, а я больше не работаю, как говорится, у станка, нам не хватает двух девушек. Девушек, которым нравится выдавать мужчинам заслуженное наказание. Я не думаю, чтоб ты присматривала себе новый дом?

– У меня есть дом, спасибо, – спокойно отвечает Конфетка. – Я пришла сюда… спросить про мою м… про миссис Кастауэй. Как она умерла?

Дженнифер Пирс принимает прежнюю позу и прикрывает глаза.

– Во сне, дорогая.

Конфетка ожидает продолжения, но это все. Амелия Крозье берет свою сигарету с пепельницы, но, рассудив, что оставшийся окурок не элегантен, роняет его в полый ствол консоли. В комнате такая тишина, что слышно, как бумажный окурок ударился о металлическое дно.

– Она… ничего не просила передать мне? Письмо, что-нибудь на словах?

– Нет, – небрежно говорит Дженнифер Пирс, – ничего.

Опять тишина. Амелия достает из внутреннего кармашка жилетки серебряный портсигар, задевая элегантным запястьем выпуклость груди под жилетом.

– А… что было потом? – спрашивает Конфетка. – То есть что было, когда ее обнаружили?

Глаза Дженнифер Пирс тускнеют, будто ее расспрашивают о событиях, которые случились до того, как она родилась, или даже до начала письменной эры.

– Ее забрали люди из похоронного бюро, – неопределенно отвечает она, – так ведь, любовь моя?

– По-моему, да, – подтверждает Амелия, поднося спичку к новой сигарете. – Похоронное бюро Рукса, Брукса – что-то в этом роде…

Конфетка переводит взгляд с одного лица на другое и понимает, что дальнейшие расспросы бесполезны.

– Мне пора, – говорит она, сжимая в пальцах сумочку с грузом медицинской отравы.