Багровый лепесток и белый

Он одним взглядом оценивает состояние ее жилища – запах затхлости, тонкий слой пыли, железный остов кровати, прислоненный к стене, горы книг на ступеньках, джутовый мешок с пометкой «ПЕРЧАТКИ ДЛЯ ИРЛАНДИИ», преграждающий доступ к чулану для метел. Миссис Фокс снисходительно смотрит на него, лишь самую малость смущенная запущенностью дома, ожидая объяснения его неучтивости. Она одета в зимнее пальто по щиколотку с черным меховым воротником и манжетами, застегнутое до груди. Под пальто вместо блузки или лифа она надела мужскую рубашку, не слишком чистую и слишком большую для нее. Башмаки застегнуты лишь настолько, чтобы держаться на ногах, не сваливаясь с голых лодыжек, как черные банановые кожурки.

– Моя дочь похищена, – объявляет он. – Это сделала мисс Конфетт.

У миссис Фокс округляются глаза, но отнюдь не так, как они должны бы округлиться от такой ужасающей новости. Вообще она выглядит полусонной.

– Как это… странно, – выдыхает она.

– Странно! – повторяет он, сбитый с толку ее хладнокровием. Какого черта она не падает в обморок, или не валится на колени, прижимая руки к груди, или не вскидывает хлипкий кулачок ко лбу с криком «Боже мой!».

– Она произвела на меня впечатление такой славной девушки, исполненной добрых побуждений.

Безмятежное добродушие миссис Фокс приводит его в бешенство.

– Вы обманулись. Она сумасшедшая, злобная сумасшедшая, и моя дочь оказалась в ее руках.

– Мне показалось, что они очень привязаны друг к другу…

– Миссис Фокс, я не хочу вступать с вами в спор. Я…

Он сглатывает, напряженно соображая, есть ли способ объявить о своем намерении так, чтобы не выглядеть совсем уж варваром.

– Миссис Фокс, я хочу удостовериться, что Конф… мисс Конфетт и моя дочь не находятся в вашем доме.

Эммелин разевает рот от изумления.

– Я не могу дать согласия на это, – бормочет она.

– Прошу прощения, – хрипло говорит он, – но я должен.

И быстро, чтобы ее негодующий взгляд не лишил его мужества, проходит на кухню, где с ходу наталкивается на гору составленных стульев Генри. Кухня, тесная сама по себе, беспорядочно загромождена парами всего: парой плит, парой посудных шкафов, парой ведер для льда, парой чайников – и так далее, и так далее. На лавке лежит хлеб, в который воткнут нож, и пятнадцать-двадцать жестянок с лососем и солониной. Лавка чисто вымыта, но на ней видны розовато-желтые следы крови. В кухне негде стоять, уже не говоря о том, чтобы здесь могла спрятаться высокая женщина и упитанный ребенок. Садик, хорошо видный через промытое дождем кухонное окно, зарос запущенной, несъедобной зеленью.

Уильям уже понял, что ошибается, но не в силах остановиться. Он выбирается из кухни и идет осматривать другие помещения. Кот следует за ним по пятам, возбужденный такой бурной физической активностью в доме, где жизнь обыкновенно идет в спокойном ритме. Уильям уворачивается от нагромождений пыльной мебели, изо всех сил стараясь не споткнуться о ящики, о груды книг, об аккуратно надписанные посылки, ждущие только почтовых марок, о бокастые мешки. Гостиная миссис Фокс свидетельствует о трудолюбии – дюжины конвертов, подготовленных к отправке, карта столицы, развернутая на письменном столе, многочисленные сосуды, содержащие клей, чернила, воду, чай и темно-коричневую субстанцию, покрытую молочным налетом.

Он с грохотом взбегает по лестнице, краснея от стыда не меньше, чем от усилия. Картонная коробка у двери в спальню усеяна кошачьим дерьмом. В спальне – неприбранная постель миссис Фокс, на которой валяется пара мужских брюк, облепленных кошачьей шерстью. На вешалке для шляп висит свежий, тщательно отутюженный комплект: корсаж, жакетка и платье в спокойных тонах, которые больше всего идут миссис Фокс.

Больше Уильяму было не выдержать; его фантазии – как он рывком открывает гардероб и с криком победного облегчения выволакивает на свет божий Конфетку и свою перепуганную дочь – окончательно увяли. Он спускается на первый этаж, где в ожидании его возвращения стоит миссис Фокс; он читает упрек в ее глазах.

– Миссис Фокс, – говорит он, чувствуя себя грязнее содержимого картонной коробки на лестничной площадке. – Я… Я… Как мне… Это вторжение в вашу частную жизнь. Сможете ли вы простить мне это…

Она скрещивает руки на груди и выставляет вперед подбородок.

– Не мне прощать вас, мистер Рэкхэм, – спокойно говорит она, будто просто напоминая ему, что христианская вера, которую они номинально совместно исповедуют, не католического толка.

– Я был… Я просто потерял голову, – умоляет Уильям, продвигаясь к выходной двери, боясь, как бы – вдобавок ко всему – не наступить на кота Генри, который крутится у него в ногах, покусывая за брюки. – Неужели я ничего не могу сделать, чтобы искупить свое поведение, вернуть себе ваше уважение?

Миссис Фокс медленно опускает глаза, крепче сжимая руки на груди. Ее длинное лицо, с опозданием замечает Уильям, обладает странной красотой, и – господи, да возможно ли это? Неужели это улыбка изгибает уголки ее губ?