Багровый лепесток и белый

Уильям же продолжает чтение с безразличием, которое часто подделывают вникающие в порнографические картинки мужчины. Мысленным взором он усматривает в себе истинный портрет восседающей в кресле шаловливой искушенности, и все-таки в нем бьется пламя маленького костра, обращающее слова, по которым скользит бесстрастный взгляд Уильяма, в дымящийся трут, слепленный из кусков человеческих тел.

– Кушать подано, сэр, – извещает его служанка, и Уильям, закрыв книгу, прижимает ее к лону, отчасти для того, чтобы приласкать себя, отчасти, чтобы пригасить разгулявшуюся похоть.

– Сейчас.

Сидя в конце длинного, изготовленного из красного дерева обеденного стола, Уильям смакует первый кусочек одного из тех превосходных блюд, на которые столь горазда его Стряпуха (ах, надолго ли их еще хватит?). Она подлинное сокровище, единственная в доме женщина, в чьей великой ценности сомнений с самого первого дня, в который Уильям нанял ее, не возникало ни разу. Уведомить ее о том, что в дальнейшем филей придется готовить пореже, ему будет трудно. В особенности оттого, что, по чести говоря, сообщать такие новости обязана хозяйка дома.

Уильям бросает взгляд вдоль стола, вдоль мерцающего, устланного белой тканью пути, который ведет к другому его концу, пустующему. Как обычно, на том конце разложены для миссис Рэкхэм – на случай, если она сможет сойти к столу, – столовые приборы, расставлены бокалы и поблескивающие тарелки. На кухне еще сохраняется для нее немалая часть теплой и сочной куриной тушки. Уильям удовольствовался одним лишь бедрышком и ножкой.

Вскоре после обеда в доме Рэкхэма появляется доктор Керлью. Уильям, снова устроившийся в курительной, смотрит на свои карманные часы, желая измерить время, которое пройдет между звоном колокольчика и звуками, указывающими, что доктора впустили в дом.

«Лучше, – думает он. – Лучше».

Далее слышится скрип лестничных перил – доктор Керлью поднимается в комнату Агнес. А затем из вечера словно вырезается скальпелем безмолвная четверть часа.

Следом доктор заведенным еженедельным порядком навещает в курительной Уильяма. Он направляется прямиком к определенному креслу, зная, что оно здесь самое твердое и упругое. Вялость в любом ее обличье доктору ненавистна.

Необычайно высокий, но без костлявости, доктор производит впечатление внушительное, – кажется, что тело его увеличилось с ходом времени в размерах, дабы вместить накопившийся опыт. Длинное, крепколобое лицо доктора, темные глаза, аккуратно подстриженные голова, борода и усы, строгая и притом броская манера одеваться сообщают его облику аристократичность большую, нежели та, какой может похвастаться Рэкхэм.

К тому же он весьма знающ – на визитной карточке доктора за именем его следует множество аббревиатур. Вот вам только один пример: он может за десять минут вскрыть на предмет анатомического исследования беременную крольчиху и может, если потребуется, с неменьшим успехом зашить ее. Среди терапевтов, по крайней мере, он пользуется славой знатока женских болезней.

Задумчиво попыхивая одной из сигар Уильяма, доктор несколько минут высказывается как раз на эту тему – применительно к жене хозяина дома. Воздух курительной наполнен табачным дымом и спиртными парами, и потому вас вполне можно простить за то, что вы утрачиваете нить рассуждений достойного доктора. Советую, однако ж, не пропустить мимо ушей вывод, к которому он приходит:

– Я готов признать, что сейчас она пребывает в ясном сознании и большими неприятностями вам не грозит. Подозреваю, что улучшение это есть следствие времени месяца. Но я совершенно уверен: нам ни в коем случае не следует убаюкивать себя надеждой на то, что нового рецидива не будет. Напротив, я ожидаю его в самом скором будущем. С каждым моим визитом я все более отчетливо вижу, какие усилия приходится ей прилагать, чтобы держать себя в строгих рамках. Тут как со рвотой, в конце концов она накапливается в таких количествах, что удержать ее в себе становится уже невозможно. Положение опасное. Для всех. – Керлью выдерживает паузу, желая, чтобы Уильям проникся серьезностью дальнейших его слов. – И должен подчеркнуть, мой дорогой Рэкхэм, что вы по-прежнему выказываете безошибочно узнаваемые признаки душевного перенапряжения.

Уильям усмехается:

– Возможно, доктор, я просто пытаюсь выдерживать общий дух нашей семьи.

Керлью нетерпеливо хмурится, снимает одну ногу с другой. Он знает хозяина дома так хорошо, что может позволить себе не чиниться с ним.

– Это не шутки, друг мой, – говорит он, наклоняясь к Уильяму. – Уж вы-то должны понимать, что душевные расстройства мужчины никакого отношения к натуре его не имеют. Каждому человеку положены свои пределы. И когда страдания становятся непереносимыми, безумие наносит удар – и заметьте, я сказал «удар», поскольку нередко все происходит вдруг и необратимо. У вас нет матки, которую можно удалить, если положение станет нешуточным, – ради бога, не забывайте об этом.

Уильям возводит глаза к потолку, изыскивая способ прервать неприятный ему разговор.