Багровый лепесток и белый

– Эми разбудила. – Он шмыгает носом, разминает мелкие розовые пальцы, пытаясь восстановить в них ток крови. Тусклый железный обод бадьи достает ему до колен, а длина ее окружности, прикидывает Конфетка, равна его росту.

– Так рано? Зачем же она тебя подняла?

– Да она ни фига и не поднимала. Просто кричала во сне.

– Правда? – Обычно Эми избавляется от своего последнего гостя гораздо раньше Конфетки и не вылезает из постели до следующего полудня. – Я никогда ее криков не слышала.

– Дак она ж тихо кричит, – отвечает, насупясь, Кристофер. – Просто я близко лежу. Вроде как у самого рта.

– Правда? – Послушав утренние разговоры Эми, трудно поверить, что она станет терпеть присутствие сына в своей постели. – А я думала, ты у себя в чуланчике спишь.

– Ну да. А как Эми закончит, перебираюсь к ней. Она, когда спит, не против. Ей тогда все по фигу.

– Ей тогда все безразлично, Кристофер.

– Ну, дак а я чего говорю?

Конфетка вздыхает, поднимает бадью и вносит ее в комнату, старательно показывая всем телом, до чего тяжела эта ноша. Маленький герой! Она почти уж решилась сойти в котельную, хоть час был и неурочный, ибо ко времени, когда Уильям – мистер Хант – Император Зассыха – наконец удалился, в доме не осталось ни малейших признаков жизни. Уже выволокла из укрытия в гардеробе сидячую ванну и всякого рода необходимые принадлежности и как раз пыталась заставить себя спуститься за водой, когда в ее дверь постучал Кристофер.

– Я, право же, очень тебе благодарна, – говорит она, переливая содержимое бадьи в ванну.

– Дак я для того тут и верчусь, – пожимает плечами мальчик. – На жизнь-то зарабатывать надо.

Оглянувшись на Кристофера, еще стоящего на площадке, Конфетка отмечает явственные свидетельства его борьбы с бадьей, которую он, дабы избавиться от необходимости подниматься наверх еще раз, проволок наполненной до краев по столь многим ступенькам лестницы. На предплечьях мальчика отпечатались багровые полумесяцы, босые ступни и обшлаги штанов мокры, от них еще поднимается парок расплесканной им горячей воды.

– Ты у нас глава дома, – хвалит она Кристофера, забыв, что лесть он воспринимает как обиду. Раздраженно дернувшись, мальчик отворачивается и убегает вниз.

«Стыд и срам», – думает она, хотя, с другой стороны, время, в течение которого женщине удается удерживать в голове все потребности и предпочтения мужчин, не бесконечно. И сейчас, в смутном свете зари, Конфетка готова себя простить.

Она раздевается – впервые за тридцать три часа. Зеленое платье ее попахивает дымом сигар, пивом и потом. Корсет весь в пятнах от краски лифа, который явно не следует подставлять под дождь. Лифчик попахивает, панталончики все в слизи, выплеснутой упоенным мужчиной. Она сваливает одежду в кучу и голой вступает в ванну. Сначала ее длинные ноги, потом исцарапанные ягодицы и, наконец, грудь, о чьей недоразвитости несущие околесицу свиньи, что подвизаются в пакостных изданиях вроде «Нового лондонского жуира», упомянуть не забывают никогда, – все это опускается в пузырящуюся воду.

За окном все громче звучат гоготки, болтовня и оглушительный лязг, сопровождающие радения возчиков; заснуть будет, пожалуй, трудно – впрочем, ей, скорее всего, удастся впасть в забытье, когда наступит временное затишье, неизменно настающее между приготовленьями лавок к новому дню и появлением покупателей. Сознание ее уже размывается по краям; главное, не задремать в ванне. Теперь Конфетка ощущает такую усталость, что даже не может припомнить, исполнила она свой профилактический ритуал или не исполнила.

Тяжелые пряди волос выпутываются из рассыпающейся прически, падая на мокрую спину, роняя булавки в воду, когда Конфетка оборачивается, чтобы посмотреть, вспомнила она о нем или забыла. Посудина с противозачаточным раствором стоит там, где Конфетка ее оставила, – да, теперь она припоминает, все было проделано заведенным порядком. И слава богу. Не то чтобы Конфетка помнит, как вводила в себя спринцовку, однако вот она – лежит, мокрая (снабженная не тряпкой, как у Каролины, а настоящей морской губкой), рядом с посудиной.

Сколько сотен раз выполняла Конфетка этот обряд? Сколько истрепала губок и ватных тампонов? Сколько раз приготовляла этот ведьмин настой, с рассеянной точностью отмеряя его составляющие? Да, разумеется, в пору Черч-лейн рецепт его был немного иным; теперь Конфетка добавляет к квасцам и цинковому купоросу щепотку sal eratus, питьевой соды. Однако, по существу, это все то же зелье, над коим, налив его в тазик, она почти еженощно приседает на корточки с тех пор, как у нее, шестнадцатилетней, начались месячные.