Багровый лепесток и белый

Может быть, лучше послать ей книгу? Это снимет необходимость лично давать отпор, и, пожалуй, поможет развеять миазмы ее бреда. Эммелин срывается с кровати и начинает рыться в пыльных грудах книг, которыми завален дом, ища «Разрушенный храм», автобиографию миссионера, страдающего изнурительной болезнью, — она давала эту книгу Генри, когда тот так тревожился из-за ухудшения ее здоровья. Тоненькая книжица с таким заметным корешком, но хоть убейся, не может она найти ее, только бешено чихает из-за поднявшейся пыли.

А это что такое? Пухлая брошюра, которую она не может припомнить. На обратной стороне одобрительный отзыв таких авторитетов, как «А. и Е. из Блумсбери»: «Для любителей удовольствий эта книга не уступает Библии!» На лицевой обложке вытиснено черным: «Новый лондонский жуир. Путеводитель для мужчин с полезными советами начинающим». Раскрыв книгу, она читает на форзаце дарственную надпись: «Генри от Филипа и Эдварда». И далее: «Твой будущий приход? Удачи!»

Эммелин передергивает от жестокой выходки Бодли и Эшвелла. К своему удивлению, она заливается горячими слезами, которые текут по щекам и капают на брошюру. Сквозь слезы просматривает она страницы — иные с загнутыми уголками — видимо, чтобы обратить внимание на адреса проституток, облюбованных этими двумя.

Миссис Фокс откидывает голову назад, стыдясь, что не может унять дрожь. Позднее она подробно изучит гнусную книжонку; как бы тошно ни было ей сейчас, книжонка может пригодиться. Эммелин должна отнестись к ней, как… вот именно: как к бесценному списку тех женщин, которых она должна обязательно найти и спасти. Да, в конечном счете, это обратится на пользу!

— Ваш чай, мисс.

Конфетка резко пробуждается от тревожного сна, моргая в полумгле. Она не узнает фигуру, склоненную над кроватью с чашкой в одной руке и с лампой в другой, поскольку день только-только занимается. Конфетка приподнимается на локтях, выпутывая из-под одеяла руки. Тяжесть, которую она чувствует на ногах — это раскрытый дневник, он лежит переплетом кверху на ее левом бедре.

Вот черт! Остается только надеяться на то, что служанка примет его за учебник или за дневник самой мисс Конфетт, не заподозрив в нем краденую собственность.

— Ох… спасибо… Роза, — хрипло говорит Конфетка, у которой пересохло в горле, а перед глазами все плывет. — Который…

— Половина седьмого, мисс, сегодня вторник, прекрасное утро.

— Прекрасное?

Конфетка поворачивает голову к темному окну, в ледяных узорах которого отражается лампа Розы.

— Это я к тому, мисс, что снег перестал.

— А, да…

Конфетка трет глаза.

— Я бы наверняка весь день проспала, если бы не вы.

И сразу сожалеет, что допустила заискивание, которое говорит о недисциплинированности. «Держи язык за зубами, пока окончательно не проснешься», предостерегает она себя.

Когда Роза и ее лампа исчезают за дверью, в комнату Конфетки просачивается первый тусклый свет утра. Если сильно прищуриться, можно различить странные белые очертания за окном, будто там, в двадцати футах над землей, зависли призраки. Налетает порыв ветра, и призраки начинают размываться по краям; их белые конечности исчезают из виду. Снег на деревьях, пушистый и эфемерный…

Дрожа от холода, Конфетка делает глоток чаю из абсурдно изящной чашки. Она все еще не привыкла к этому ритуалу: к чашке чаю, подаваемой служанкой на заре, — вместо того, чтобы поспать до десяти или одиннадцати и проснуться от солнца, бьющего в глаза. На миг она переносится в другое время — не на Прайэри-Клоуз, а еще дальше, на верхний этаж дома миссис Кастауэй с голубями, воркующими в стропилах, с беспощадно золотым солнцем и с маленьким Кристофером, который стучится в дверь забирать грязное белье.

Тебе надо было взять Кристофера с собой, — шипит укоряющий голос в полусонном мозгу, — ребенку не место в заведении миссис Кастауэй.

Она откусывает от бисквита, просыпая крошки на грудь ночной рубашки.

Он же мальчик, — возражает она себе. — Вырастет в мужчину, такого, как все прочие. А мир создан для мужчин.

Допивает чай. На дне и остался всего глоточек, еле хватит смочить пересохший язык. Отчего она так устала? Что было вчера? Последнее, что она запомнила, до того как провалилась в длинный спутанный сон, в котором кричала и плакала женщина на воющем ветру, это запись Агнес Ануин о помолвке с Уильямом Рэкхэмом.

Дневник захлопнулся на коленях Конфетки. Она снова открывает его, перелистывает замусоленные страницы и находит то место, на котором остановилась: