Багровый лепесток и белый

Я помолвлена и должна выйти замуж за человека, — пишет Агнес, — о котором я почти ничего не знаю. Как страшно! Конечно, я очень хорошо знакома с ним — настолько хорошо, что могла бы написать книгу обо всех умных вещах, которые он говорит. Но кто он на самом деле, этот Уильям Рэкхэм, и что ему надо от меня, чего он еще не имеет? Бога молю, чтобы не наскучить ему! Он улыбается и зовет меня своим маленьким эльфом — но достаточно ли я исключительна для человека его склада?

Когда я думаю о замужестве — это все равно, что думать о прыжке в темные воды. Но становятся ли темные воды светлее, если смотришь в них годами и годами, прежде чем нырнуть? (О Боже, пожалуй, мне не стоит прибегать к этому сравнению, поскольку я не плаваю!)

Но не нужно волноваться. Все возможно, когда двое любят друг друга. И будет неописуемо сладко перестать зваться Агнес Ануин. Я жду не дождусь этого!

— Моя мама совсем не ложилась спать, — жалуется расстроенная и плаксивая Софи, когда Конфетка помогает ей одеться. — Она была в саду, всю ночь кричала, мисс.

— Возможно, вам это приснилось, Софи, — предполагает встревоженная Конфетка.

Физическое усилие, которое потребовалось, чтобы приготовиться к новому дню, одеться и привести себя в порядок к семи часам, чтобы помочь Софи проделать то же, отодвинуло в прошлое ночной кошмар; мучительный плач превратился в глухое бормотание. Теперь, когда она пытается вспомнить его, ей кажется, что был не один женский голос, его сопровождали другие голоса, мужские и женские. Да, еще смутное ощущение, что был какой-то шум на лестнице.

— Няня говорит, что плачем и шумом никого не обманешь, — заявляет Софи ни с того, ни с сего, гримасничая как дурочка, пока Конфетка расчесывает ей волосы, и подергивая ножками в тесных туфельках — когда гребенка дергает.

Софи еще не совсем проснулась, это ясно.

— Мы все должны стараться, Софи, — говорит Конфетка, — быть храбрыми и выносливыми.

В половине девятого, вскоре после начала занятий, тишину уединенной классной комнаты нарушает стук в дверь. Обычно после завтрака сразу убирают посуду, и потом их никто не беспокоит до самого ленча. Но тут в дверях появляется Летти — с пустыми руками и очень серьезная.

— Мистер Рэкхэм желает видеть вас, мисс Конфетт, — объявляет она.

— Видеть… меня? — недоуменно моргает Конфетка.

— В кабинете, мисс.

На лице Летти написана доброжелательность, но если на нем написано и нечто доверительно-женское, то настолько неразборчиво, что Конфетке этого не прочесть.

Софи поднимает голову от письменного стола, ожидая услышать, что еще стряслось в этом мире. Конфетка кивком и жестом просит ее не отвлекаться: Софи пишет названия музыкальных инструментов и рисует их. Конфетка только что убедила девочку, что скрипку с поникшим грифом можно оставить — не стоит вырывать листок из тетради и рисовать скрипку заново. Софи опять наклоняется над тетрадкой, прижимая линейкой незаконченный рисунок виолончели, будто та дергается, пытаясь вырваться из ее рук.

— Я скоро вернусь, — говорит Конфетка.

Однако, следуя за Летти, она вдруг начинает сомневаться, что сдержит слово. «Он хочет выставить меня, — думает Конфетка, — нашел кого-то с французским и немецким, и на пианино она играет. И столь же внезапно перейдя от необоснованного страха к необоснованному возбуждению, думает: нет, он хочет поцеловать меня в шею, задрать мне юбки и хорошенько отодрать. Как проснулся утром, у него встал колом, и теперь больше сил нет терпеть».

Ковры на всей площадке влажноваты, пахнут мылом и мокрой шерстью. Летти, выполнив поручение, закатывает рукава и возвращается к ведру и губке, предоставляя гувернантке в одиночку встретиться с хозяином.

С колотящимся сердцем стучится Конфетка в дверь хозяйского кабинета, в его святая святых. Она ни разу не переступала этот порог за все время пребывания в доме.

— Войдите, — откликается он. Она повинуется.