Багровый пик

Какое счастье, что появился Алан Макмайкл, подумал Томас. Он молил бога, чтобы Алан выжил. Такой мужчина хорошо подойдет Эдит. Конечно, он, Томас, ее отпустит. Их женитьба была вполне законна с той точки зрения, что он не был двоеженцем, как думал Картер Кушинг. Не был просто потому, что убил Памелу Аптон. А развод в Англии был столь редким явлением, что они не стали сообщать о смерти Памелы, и поэтому в регистрационных книгах не было соответствующей отметки.

Свадьбу с Энолой они сыграли в Италии, а с Маргарет в Шотландии. Конечно, его вполне могут обвинить в инцесте, но, скорее всего, его жена освободится от него, став вдовой, потому что ему грозит виселица. Если же он может каким-то образом освободить ее от этого скандала, то приложит к этому все силы.

Из угла появилась тень, и на мгновение Томас подумал, что это один из тех призраков, которых видела Эдит. Но это была Люсиль, его собственный черный фантом, с покрытым кровью корсажем. Глаза Томаса расширились от шока.

– Какого черта ты здесь делаешь? – потребовала Люсиль ответа.

Кровь продолжала течь. Томас протянул руку в ее направлении.

– Люсиль, ты ранена.

Она наставила на него нож. На него! Ее глаза бегали, но челюсти были твердо сжаты. Он знал это ее выражение лица и что оно означало. Оно означало, что сестра готова и будет убивать. Но его?

– Стой на месте. Ты что, сжег бумаги?

– Она будет жить, – в третий раз возразил сестре Томас. – Ты ее не тронешь.

Рот Люсиль приоткрылся, и она выставила перед собой нож. Ее взгляд прошил Томаса насквозь, как будто это был не взгляд, а раскаленное лезвие.

– Ты что, смеешь мне приказывать?

– Мы можем уехать, Люсиль. Навсегда покинуть Аллердейл Холл. – И наконец-то освободиться от этого проклятия…

– Уехать? – эхом повторила она за ним, как будто не поняла значение слова «уехать». Он бы тоже его не понял, если бы Эдит не разбудила что-то в его сердце. Она дала ему надежду. Томас чувствовал, что смотрит на мир другими глазами. Сейчас он, покачиваясь, в ужасе смотрел на свою партнершу по смертным грехам, сбитый с толку и трепещущий.

Они смогут заслужить Искупление. Сейчас они стоят на краю бездны, и впервые в жизни Томасу пришло в голову, что они в состоянии воспарить над Багровым пиком. Крылья нужны не только бабочкам и ночным мертвым головам. У горгулий они тоже имеются.

– Да, – ответил он сестре. – Ты только подумай. У нас осталось достаточно денег. Мы можем начать новую жизнь.

– Где? – Люсиль была потрясена. – Куда мы можем уехать? – Она слушала брата. И, может быть, даже верила ему. Она рассматривала варианты, при которых он может оказаться прав, и они действительно смогут начать новую жизнь.

– Да куда угодно. Главное оставить это все позади.

– Куда угодно, – повторила Люсиль, как будто пробовала эти слова на вкус. Казалось, что она изучает эту перспективу на ощупь, как слепая. Стоящая рядом с ним на краю смертельно опасной скалы.

Томас почувствовал облегчение. Они спасены. У них есть надежда.

– Пусть имя Шарпов умрет вместе с этими шахтами. Пусть этот Дом провалится сквозь землю. Мы столько лет пытались сохранить эти гниющие стены и не дать им развалиться. Мы будем свободны, Люсиль! Свободны от всего этого кошмара. И мы сможем быть все вместе…

– Все?

Только сейчас Томас понял смысл своих слов. И что сказал он именно то, чего говорить не следовало, и сказал это в самый неподходящий момент.

– Ты ее любишь? – агония, исказившая лицо сестры, пронзила его сердце. Он вспомнил все те разы, когда ее били тростью или хлыстом, а она смотрела на него и слезы ручьями текли у нее по щекам – любя его, она брала на себя всю тяжесть наказания. Сейчас на ее лице было больше боли, чем во все те разы, вместе взятые. Томас не хотел делать сестре больно. Но для того, чтобы освободить ее и дать ей шанс, ему приходилось быть жестоким. Это было прямо противоположно той мягкотелости, в которой его обвинял Картер Кушинг, и Томас знал, что сможет быть жестоким.

А кроме того, ради Эдит и ради спасения Алана Макмайкла ему необходимо как-то успокоить ее ярость. Множество мучений, которые Люсиль перенесла от рук их собственных родителей, приучили ее к боли и страданиям. Кровь на ее платье еще не гарантировала, что она остановится и не сделает того, что решила. А это, в свою очередь, означало выполнение их изначального плана до конца.

И убийство Эдит.

Они заговорили практически одновременно.

– Этот день должен был когда-нибудь наступить, – начал Томас.

А она еще раз спросила, перекрывая его слова, как будто произносила нечто, что потом уже никогда нельзя будет взять назад:

– Ты любишь ее? Скажи мне, любишь?

– Люсиль, мы мертвы уже много лет. Ты и я в этом ужасном месте… Наши имена преданы анафеме. Мы с тобой призраки.

Люсиль смертельно побледнела. От потери крови, шока и от того, что не может поверить своим ушам?

– Ты любишь ее больше, чем меня?

– Но она живая. Она – сама жизнь, Люсиль. И ты ее не остановишь.