Багровый снег

Наступление Корниловцев захлебнулось. Потрясённые гибелью командира и оставшиеся без командования вследствие потери ранеными и убитыми его помощников, бойцы отступили назад в окопы. И тогда в бой вступил последний батальон резерва, ведомый раненым генералом Казановичем. У оврага, где был убит Неженцев, казаки рапортовали ему:

– Здесь лежит тело убитого командира Корниловского полка, и мы не знаем, что нам делать…

– Идите за мной в Екатеринодар! – последовал ответ генерала, с трудом превозмогающего боль перебитого плеча. Сотня Елизаветинцев двинулась за ним. Под чудовищным огнём Казанович опрокинул большевистские цепи и уже во мраке ворвался в город…

На кургане Корниловского полка царила мёртвая тишина. Среди убитых лежали трое живых, а рядом – их бездыханный командир, тело которого удалось перетащить сюда от того места, где настигла его смерть. Под нестихающим обстрелом, находясь в нескольких десятках шагов от красных позиций, вынести его с поля боя не удавалось.

Поручик Вигель, временно вступивший в командование, вглядывался в бледное, худое лицо убитого полковника. Без пенсне оно казалось совсем юношеским. Как ещё молод был этот отважный командир, казавшийся подчас столь суровым… Как многого не успел он сделать в жизни… Тускло поблёскивал белый Георгиевский крест на его черкеске, веки плотно сомкнуты, а губы скорбно сжаты. Никогда больше не поведёт Митрофан Осипович свой осиротевший полк в атаку… Ничего уже не чувствовал Николай, лёжа на роковом кургане, и даже не вполне осознавал, жив ли он ещё сам. Может ли быть жив, когда кругом живых почти не осталось, и лишь мертвецы устремляют вдаль потухшие взоры…

Кажется, целая вечность прошла с момента его прощания с Таней на берегу Кубани. Лодка, в которой он переправлялся, скользила по волнам, а она стояла на берегу в белом платке с красным крестом, похожая чем-то на монашек с картин Нестерова, и махала ему рукой. Они даже не успели толком поговорить в ту последнюю ночь, потому что Таня была занята с ранеными и больными, а Николая позвал к себе умирающий полковник Северьянов…

Юрий Константинович был ранен ещё под Некрасовской, но рана не была опасной. Однако страшная ночь у Ново-Дмитриевской, когда раненые лежали в ледяной воде, под открытым небом, среди бушующей вьюги и мертвящего всё живое холода, довершила то, что не удалось пуле. Крупозное воспаление лёгких в сочетании с открывшейся вновь раной быстро подвели полковника к могильной черте. Исхудавший, посеревший, он лежал на соломенном тюфяке в какой-то хате и натужно хрипел. Ему было очень трудно говорить, а хотелось выговориться.

– Спасибо, что пришли, Николай Петрович, – произнёс Северьянов. – Я хотел вас видеть… Мне многое хочется вам сказать, но прежде пообещайте исполнить мою старую просьбу… Помните?

– Письмо? – догадался Вигель.

– Передайте Наташе… И, прошу вас, хотя бы иногда навещайте её, не оставляйте… У неё ведь теперь никого не останется… А она не сможет одна… Она всегда боялась одиночества… Вы не знаете, она очень ранима, за ней ходить надо. Вы поддержите её… Обещаете?

– Обещаю, если останусь жив. Знаете, Юрий Константинович, я себя чертовски отвратительно чувствую. Хожу, как почтовый ящик для похоронок… Как будто бы меня не могут убить завтра же!

– Вас не убьют…

– Почему вы в этом так уверены?

– Потому что кто-то должен остаться жив.

– Спасибо, обнадёжили… – усмехнулся Вигель.

– Я с вами хотел поговорить о другом… – Северьянов закашлялся.

– Может быть, не стоит?

– Стоит, поручик… А вы не рассердитесь и послушайте. Мне теперь уж вечность не придётся больше уст разомкнуть… Всё не так, понимаете вы, что всё не так?

– Что не так?

– Послушайте, поручик, понимаете ли вы, что нужно, чтобы нам победить?

– Я не совсем…