Багровый снег

Общественность искала Вождя, но кто предложил ему какую-либо действенную помощь? Бывший террорист, писатель, а теперь товарищ военного министра Борис Савинков, комиссар Восьмой армии Филоненко, ординарец Корнилова, странный субъект, рисовавший перед генералом почти фантастические проекты, Завойко, политический эмигрант, депутат Первой Думы, дважды арестовывавшийся за революционную деятельность, а в войну ставший британским корреспондентом Аладьин… Сокрушался позже Антон Иванович, спрашивал, как мог допустить Лавр Георгиевич, чтобы столь малогосударственные элементы, мечтающие лишь завладеть министерскими портфелями и уже заранее делившие их, составили его окружение. А разве был кто-то другой! Если бы только был! Всех этих заштатных фокусников, нечистых на руку, генерал толком и не знал, и не доверял никому из них, кроме разве что Завойко, казавшимся способным и искренним человеком, но все они, по крайней мере, хотели работать… А остальные пассивно ждали манны небесной, чуда, не желая шевельнуть пальцем для его осуществления. Зато все эти сладкоголосые витии, боящиеся действия, очень хорошо знали, что должен был делать Корнилов, назначенный ими спасителем России, и чего он делать был не должен… Кто везёт, того и погоняют… Разорвись надвое: скажут – почему не начетверо! А, как только удача отвернулась от него, как только мерзавец Керенский объявил его изменником, принялись судить, осуждать, давать запоздалые советы, отмежёвываться… И зачем, зачем им было так стараться? Зачем так истово втаптывать в грязь? Упрекали иные, почему промедлил и не повёл войска на Петроград. Ведь если бы вовремя схватиться – можно было бы успеть – столица сдалась бы без боя! Крепки все задним умом, все всё знают и понимают, все любят судить чужие ошибки, а попробовали бы сами…

В те дни Корнилов был болен. К обострению застарелой невралгии, от которой болела и отнималась правая рука, добавился приступ лихорадки. Болезненное состояние, растерянность и ряд внешних факторов отняли день, в который взятие Петрограда могло бы быть осуществлено, а затем железнодорожники получили приказ не пропускать поезда Верховного. Таким образом, все пути оказались перекрыты, а Главнокомандующий фактически пленён в Могилёве… Губительно промедление! Промедлил и Крымов, ещё раньше, ещё по договорённости с Керенским посланный в Петроград со своим конным корпусом для подавления грядущего восстания большевиков. Промедлил, и всё пошло прахом… Только и осталось генералу, что застрелиться… И Лавр Георгиевич, покинутый всеми, объявленный мятежником, хотя вся история мнимого мятежа была от начала и до конца состряпана Керенским, испугавшимся чрезмерного влияния Верховного и решившим, что большевики представляют меньшую угрозу его «власти», ожидая приезда нового главнокомандующего, подумывал последовать примеру Крымова. Мёртвые сраму не имут, а продолжать пить этот позор, участвовать во всеобщем безумии и смотреть, как гибнет Россия, было невыносимо. Своему верному адъютанту Хаджиеву он говорил дрожащим от бешенства голосом:

– Хан, а ведь нас свои предали! Какая мерзость! Ведь надо же было дойти до такой пошлости! Вы, пожалуйста, Хан, объясните, если кто из джигитов не понял, и держите их в руках, ограждая от влияния вредных агитаторов!

Керенский! Ничтожный фигляр! Так бессовестно и ловко обвести вокруг пальца… Пообещать действовать совместно и тотчас предать! Протянул Александр Фёдорович ручку, да и подставил ножку… Сам себя объявил Верховным Главнокомандующим и назначил начальником штаба… генерала Алексеева. Ждал Корнилов прибытия Михаила Васильевича вне себя от гнева. Как мог согласиться? Или на всё готов пойти? Быть начальником штаба при Императоре, затем поддержать его отречение, а теперь принять эту же должность при особе господина Керенского после его подлой измены! Какая пошлость!

– Пусть Алексеев пожалует сюда, я ему всё выпою! – говорил Лавр Георгиевич шурину. – А обо мне, пожалуйста, не беспокойся. Пустить себе пулю в лоб я всегда успею.