Багровый снег

– Мы достигли Сенной площади. Отряд я разделил на две части. Одну оставил на углу Ярмарочной, другую – на юго-западном углу площади. Обе имели в своём распоряжении по одному пулемёту. На площади стали появляться повозки, направляющиеся на позиции. Среди них была одна с хлебом и несколько с оружием. Мы захватили их. Никаких сведений о наших частях я не имел и послал своего ординарца Хопёрского доложить Маркову или Кутепову о том, что мы заняли Сенную и ускорить движение, но он не смог найти их, зато обнаружил, что охрана города в месте нашего прорыва занята красными, которые, видимо, не догадываются о нашем присутствии. Я понял, что подкреплений нам не дождаться и решил, что дожидаться рассвета, имея в наличие двести пятьдесят человек, в центре расположения противника – это верная гибель. Мы снова двинулись по Ярмарочной улице, выдавая себя за Кавказский отряд, идущий занимать окопы впереди города. Мирно беседуя с большевиками, мои люди просочились сквозь них, и лишь когда потянулся наш обоз, они спохватились и открыли стрельбу нам в тыл. Несколько повозок вывезти не удалось, но большая часть успела проскочить. В том числе, повозка с артиллерийскими снарядами.

Корнилов слушал Казановича и не мог не восхищаться своим старым боевым товарищем. Какой подлинный полководческий талант, какая решимость и находчивость! Тяжело раненому – прорваться в город, добыть оружие, лошадей и уйти из-под носа у противника, имея при себе лишь двести пятьдесят человек – по истине, славное дело! Ах, если бы ещё не сумятица, в которой отряд утратил связь с другими частями! Если бы Марков со своими орлами успел поддержать этот блестящий прорыв! Как знать, может быть, Екатеринодар уже был бы взят! Какая возможность упущена! Но, если удалась такая вылазка, так, может быть, и не столь безнадёжная затея – штурм, как утверждают Деникин и другие?

– Я думаю повторить атаку всеми силами. Ваш полк будет у меня в резерве, и я двину его в решительную минуту. Что вы на это скажете?

– По-моему, нужно непременно атаковать! – кивнул Казанович, чуть поморщившись от боли в перебитом плече. – Уверен, что атака удастся, раз вы лично будете ею руководить!

– Конечно, мы все можем при этом погибнуть, но, по-моему, лучше погибнуть с честью. Отступление теперь тоже равносильно гибели: без снарядов и патронов это будет медленная агония.

– Я согласен с вами, Лавр Георгиевич, – Борис Ильич сделал несколько глотков кипятка, который приходилось пить из-за отсутствия чая.

– Вот, лишились мы Митрофана Осиповича… – с горечью произнёс Корнилов. – Какая тяжёлая потеря… Такое отважное, благородное, чистое сердце билось в его груди. Мы стольким обязаны ему… Все эти страшные месяцы он был рядом. Я всегда и во всём мог доверять ему… И, вот, его больше нет. Страшно терять таких людей, Борис Ильич… И больно.

Казанович опустил голову. Он впервые понял, насколько одинок Верховный, насколько тяжела для него эта утрата близкого, несмотря на разницу лет, человека, и всей душой посочувствовал ему. Желая как-то развеять мрачное настроение Корнилова, Борис Ильич сказал:

– А помните, Лавр Георгиевич, нашу первую встречу в Кашгаре? Неправда ли, славное было время!

При упоминании Кашгара лицо Верховного прояснилось. Он любил вспоминать то время. Время своей молодости, опасных путешествий, разведывательных операций, исследований загадочных просторов Афганистана, Индии, Китая… Лавр Георгиевич знал несколько восточных языков, писал стихи на таджикском, прекрасно разбирался в восточной истории, знал наизусть произведения персидских поэтов, которые, будучи в хорошем расположении духа, любил декламировать. Восточный период был самым счастливым в его жизни, именно в Туркестане раскрылись главные его таланты – разведчика и исследователя. Никогда позднее, даже занимая высокие посты, не имел возможности столь полно реализовать свои многогранные способности, не испытывал столь полного удовлетворения от работы, не достигал столь цельного существования, даваемого сознанием нахождения себя на своём месте, полной гармонии внутри себя. За время службы Лавр Георгиевич написал ряд научных работ, которые нашли признание даже заграницей, сделав там его имя известным наряду со многими прославленными исследователями востока. Те дни немногословный и не охочий до откровений Корнилов всегда вспоминал с особенным удовольствием, подробно и красочно рассказывал о них слушателям.