Багровый снег

– И, батюшка, что же тут такого, что я ошиблась? Лежат, родненькие, как отец с сыном… Он при жизни был всегда с ними, с детьми, которые умирали за нас. Бог знает, что я ошиблась и не осудит меня за это… – ответила старуха и всхлипнула.

Когда гроб выносили из собора, оркестр играл «Коль славен» и траурный марш Шопена, и сердца присутствующих разрывались на части. А потом было старое кладбище, последний звон колоколов, последняя литургия, холодная могила, и Митрофан Петрович, сдерживая рыдания, бросил горсть мёрзлой земли на крышку гроба своего атамана… Даже теперь эти воспоминания мучительно сдавливали горло…

После похорон Богаевский вместе с женой уехал в Сальский округ, где поселился в доме калмыцкого священника. Здесь-то и нашёл его войсковой старшина Голубов… Не доверяли Николаю Матвеевичу большевики! Даже после расправы с атаманом Назаровым не доверяли! И решил он укрепить позиции, изловить известного врага советской власти, правую руку Каледина, Митрофана Богаевского. Замыслил поход в Донские степи, но, оказалось, что его собственный полк не испытывает желания участвовать в таком деле. Казаки не хотели воевать со своими братьями. И тогда Николай Матвеевич отправился один, сколотил банду из крестьян в районе Великокняжеской и нагрянул ночью по душу донского Златоуста. Отблагодарил за оказанное некогда заступничество! Боже, как же низко может пасть человек… Митрофан Петрович не сопротивлялся. От шестого до восемнадцатого марта Голубов держал его в арестных домах станиц Платовской и Великокняжеской, раздумывая, идти или не идти дальше в степи со своей разнузданной бандой, но в итоге решил отправиться с пленником в Новочеркасск. Там измождённого дорогой Богаевского поместили на гауптвахту под охраной казаков. Голубов и комиссар его отряда Ларин хотели, чтобы инициатива расправы с пленником исходила от самих казаков, для чего решили устроить нечто вроде народного суда. В кадетском корпусе собралась большая толпа, и обвинители, не имевшие конкретных обвинений, предоставили слово обвиняемому…

В последний раз блестящий оратор Митрофан Богаевский держал речь перед публикой. Несмотря на моральную и физическую измученность и понимание близкого конца, он говорил три часа, говорил вдохновенно, может быть, ещё вдохновеннее, чем прежде. Он вновь обращался к излюбленным примерам родной старины, он взывал к сердцу каждого казака, он говорил с братьями, которых знал, как самого себя, плотью от плоти которых был, и эта лебединая песня, в которую казачий Боян вложил всю без остатка душу, завораживала, и казаки слушали его молча, и их сердца откликались на боль его сердца… Невысокий, худой, истощённый, он стоял посреди «врагов», но обращался к ним, как к братьям, плавно текла речь, произносимая вкрадчивым голосом, без всякой аффектации, и внимали казаки этой дивной исповеди, и прочь отступали образы разнузданных солдат и матросов, с которыми безумно соединились они. Перед ними стоял не политик, не агитатор, не враг, а их брат, искренний человек, отдавший всю жизнь Дону, воспитывавший его молодёжь, истинный казак, на которого их, казаков теперь пытались натравить чужаки.

После речи Богаевского толпа взволновалась. Некоторые плакали. Казаки обступили Голубова, спрашивали, что он думает делать с пленником.

– Товарищи, Ростов требует его выдачи.

– Бросьте, господин войсковой старшина! Ну какие мы вам товарищи!

– Нет, товарищи, я старый социалист-революционер и это слово для меня священно.

– Ладно уж! – раздалось из толпы. – Богаевский наш казак, и вы не должны отдавать его в чужие руки!

– Не выдадим! Не выдадим! – послышалось со всех сторон.

– Хорошо, я об этом подумаю, – сказал Голубов.

Николай Матвеевич не нарушил воли казаков и не выдал Богаевского в руки Ростовского Исполкома, окончательно испортив отношения с красной властью. Но красная гвардия с броневиками заняла Новочеркасск, разогнала весь казачий гарнизон и, взяв Митрофана Петровича с гауптвахты, доставила его в Ростов. Здесь-то и начались последние круги ада. Лучше бы было, пожалуй, если бы Голубов разделался с ним, как со многими другими… Хотя тогда не было бы той последней встречи с казаками, не увидел бы Богаевский, как от его слов, слов обречённого смертника воскресает в них истинный казачий дух, за сохранение которого он боролся всю жизнь, не увидел бы слёз на их глазах… Значит, всё не напрасно…

С грохотом открылась дверь камеры. Митрофан Петрович с трудом приподнялся. На пороге стояли двое: председатель ростовской Чрезвычайной следственной комиссии Берушь-Рожинский и начальник ростовской Красной гвардии – сын петербургского чиновника, студент Новочеркасского Политехнического института, проживавший в Донской столице с матерью и известный там, как хромоногий дебошир Яшка Антонов.

– Выходи, контра! – приказал Яшка, кривя губы и поигрывая зажатым в руке наганом.