Багровый снег

Нет же, нет, никогда больше не оставит она Ники, не позволит повториться псковскому несчастью… Но, может быть, всё же удастся – не ехать?.. Императрица нервно сжимала руки, ходя по комнате. Уже давно она не проводила столько времени на ногах. Ноги болели, и болело сердце, а потому даже на службах Государыня большую часть времени сидела, не имея сил встать. Но теперь от волнения она не могла сидеть. Чувствуя необходимость поделиться с кем-либо своими мыслями, Императрица позвала к себе дочь Татьяну, самую рассудительную и близкую из всех, и учителя Наследника Жильяра.

– Государь уезжает, – сказала она им. – Его увозят ночью одного. Этого отъезда не должно быть и не может быть. Я не могу допустить, чтобы его увезли одного. Я не могу его оставить в такую минуту. Я чувствую, что его увозят, чтобы попробовать заставить сделать что-нибудь нехорошее. Его увозят одного потому, что они хотят его отделить от семьи, чтобы попробовать заставить его подписать гадкую вещь под страхом опасности для жизни всех своих, которых он оставит в Тобольске, как это было во время отречения в Пскове. Я чувствую, они хотят его заставить подписать мир в Москве. Немцы требуют этого, зная, что только мир, подписанный Царём, может иметь силу и ценность в России. Они хорошо чувствуют, что он символизирует собой Россию! Мой долг не допустить этого и не покинуть его в такую минуту. Вдвоём легче бороться, чем одному, и вдвоём легче перенести мучения, чем одному. Но ведь я не могу оставить Алексея… Он так болен! Я ему так нужна! Что будет с ним без меня? Боже, какая ужасная пытка! Первый раз в жизни я не знаю, что я должна делать. Я чувствовала себя вдохновлённой свыше всякий раз, как должна была принять решение, но теперь я ничего не чувствую… – внезапно Государыня остановилась и, сцепив руки, произнесла возбуждённо: – Господь не допустит этого отъезда, он не может и не должен состояться! Я уверена, что сегодня ночью на реке начнётся ледоход. Это даст нам время, чтобы выйти из этого ужасного положения. Если надо чуда, я убеждена, что чудо будет.

Помолчав несколько минут, Татьяна заметила:

– Однако, мама, если папа всё-таки должен отправиться, необходимо решить что-нибудь…

Императрица ничего не ответила. Ещё некоторое время она бродила по комнате, а затем спросила Жильяра:

– А что думаете вы? Ведь этого отъезда не может быть? Ведь не может?

– Я тоже надеюсь на это, Ваше величество, но, полагаю, что Татьяна Николаевна права, и нужно принять решение.

Государыня опустила голову, глубоко вздохнула и сказала твёрдо:

– Ну, это решено… Мой долг – ехать с ним. Я не могу его пустить одного. А вы будете смотреть за Алексеем здесь… Да, так лучше… – с этими словами она вышла и направилась в гостиную. Государь только что вернулся с прогулки, и, подойдя к нему, Императрица повторила своё решение: – Я поеду с тобой. Я не пущу тебя одного. Мария будет сопровождать нас.

– Воля твоя, – отозвался он.

Это был один из самых сильных приступов болезни за всю недолгую и многострадальную жизнь Алексея. Вымоленный родителями, он с рождения оказался обречён на муку, и не помнил мальчик такого времени, когда был бы здоров. К четырнадцати годам он уже не раз стоял на пороге смерти, не раз видел её совсем близко, познал столько страданий, сколько многие люди не испытывали за долгие десятилетия. От того с самого детства владело его сердцем одно желание – сделать так, чтобы люди не страдали, и часто срывалось с уст его восклицание-обет: «Когда я буду Царём, не будет бедных и несчастных. Я хочу, чтобы все были счастливы!»

Всё же, несмотря на все муки, Алексей очень хотел жить и любил эту столь неласковую к себе жизнь. Лишь только очередной приступ отпускал его, и обычная весёлость и резвость возвращались к нему. Но до чего же обидно было отказываться от тех обычных радостей, которым предавались другие дети! Как хотелось ему играть, забыв о своей страшной болезни, бегать, шалить и резвиться! Но нельзя было забыть. За забывчивость болезнь мстила неделями, месяцами боли и неподвижности. Как часто люди жалуются на всевозможные неприятности, имея такое богатство, как свободу идти, куда угодно, делать всё, что угодно, имея здоровье! Алексей не жаловался. С завистью смотрел он на беззаботно веселящихся детей своего дядьки – матроса Деревенько. Этот дядька всегда был подле него, всегда носил его на своих могучих руках. Кто бы мог представить, что он так переменится в дни переворота! Так и хлынула злоба из этого человека, оказавшегося большевиком и вором. В те горькие дни Цесаревич впервые узнал, что такое предательство…

Об отречении отца Алексею, едва начавшему поправляться, осторожно сообщил учитель Жильяр:

– Вы знаете, Алексей Николаевич, ваш отец не хочет быть более Императором.

– Как? Почему?

– Потому что он очень устал, и последнее время у него было много различных затруднений.

– Ах, да! Мама мне говорила, что его поезд был задержан, когда он хотел ехать сюда. Но потом папа опять будет Императором?