Багровый снег

Верность – вот, бесценное качество, которое познаётся всецело лишь в годину всеобщей измены. А ведь был человек, который не изменил бы никогда, никогда не бежал бы, который, быть может, сумел бы даже найти выход и избежать катастрофы. И вспомнилась ярко сцена в киевском театре: два выстрела, и смертельно раненый премьер, осеняющий крестным знаменем своего монарха… Тогда эта трагедия не была воспринята, как катастрофа. Отношения Государя с первым министром уже изрядно разладились, недалеко было до отставки, и Аликс настаивала на ней, заявляя, что премьер слишком затеняет собой Николая, слишком много взял власти, слишком вознёсся, и пора одёрнуть его. И под влиянием этих убеждений обронил Государь фразу Коковцеву:

– Надеюсь, вы не станете заслонять меня так, как этот делал покойный Столыпин…

Коковцев заслонять не стал. И никто не стал заслонять. Но все отступились, оставив своего Царя в одиночестве…

Это утро принесло дурные вести. После завтрака камердинер доложил, что комиссар Яковлев желает беседовать с ним наедине. Николай направился в залу. Там его встретил полковник Кобылинский, и по его смятённому лицу Государь тотчас понял, что что-то случилось. Евгений Степанович Кобылинский, офицер, в результате тяжёлого ранения утерявший боеспособность, был поставлен для охраны Семьи Керенским, но оказался на редкость преданным человеком, очень заботившимся о Государе и его близких, делавшим всё возможное, чтобы оградить их от грубых выходок солдат. Евгений Степанович очень болезненно воспринимал всё происходящее. Недавнее распоряжение о снятии офицерами погон сломило этого благородного человека, и он обратился к Государю с просьбой:

– Ваше Величество, власть выскальзывает из моих рук. С нас сняли погоны. Я не могу больше вам быть полезным. Если вы мне разрешите, я хочу уйти. Нервы у меня совершенно растрепались. Я больше не могу.

Николай был тронут до слёз и, обняв полковника, ответил:

– Евгений Степанович, от себя, от жены и от детей я вас прошу остаться. Вы видите, что мы все терпим. Надо и вам потерпеть.

Кобылинский остался, сменив мундир на штатский костюм.

Теперь полковник был не один. С ним пришёл прибывший третьего дня во главе полутора сотен красногвардейцев комиссар Яковлев. Этим утром он попросил принять его, и Государь назначил аудиенцию. Василий Васильевич Яковлев уже бывал в доме и проявлял заметный интерес к состоянию здоровья Алексея, прикованного к постели сильным приступом болезни. Вёл себя комиссар в высшей степени уважительно и производил впечатление человека прямого и честного. После краткого приветствия он заявил:

– Ваше Величество, я желал бы говорить с вами наедине.

– Это ещё что значит? – насторожилась Императрица, последовавшая за мужем. – Почему я не могу присутствовать?

Комиссар заметно смутился и, поколебавшись несколько мгновений, разрешил:

– Хорошо, вы можете остаться, – после чего вновь обратился к Государю: – Вы завтра безотлагательно должны ехать со мной!

Николай удивлённо взглянул на Яковлева. Такого поворота событий он не ожидал.

– Я чрезвычайный уполномоченный из Москвы от центрального исполнительного комитета, – продолжал комиссар. – Мои полномочия заключаются в том, что я должен увезти отсюда всю семью, но так как Алексей Николаевич болен, то я получил вторичный приказ выехать с одним вами.

– Я никуда не поеду, – резко ответил Государь.

– Прошу этого не делать. Я должен исполнить приказание. Если вы отказываетесь ехать, то я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Вы можете быть спокойны. За вашу жизнь я отвечаю своей головой. Если вы не хотите ехать один, можете ехать с кем хотите. Завтра в четыре часа мы выезжаем, – с этими словами Яковлев поклонился и вышел.

Ещё недавно он был хозяином Земли Русской. А теперь любой солдат имел прав больше, чем он, и люди, которые вчера были никем, люди, о которых ничего не было известно, приказывали ему, и он не мог противиться, а должен был подчиняться. Чувство бессилия угнетало. Бессильным было в сердцах брошенное «не поеду». Как не поехать? Ведь они не остановятся перед применением силы. Действительно, пришлют какого-нибудь законченного негодяя вместо этого Яковлева, который, во всяком случае, ведёт себя, как джентльмен… Противиться – себе дороже. Но куда же везут? С этим вопросом обратился Николай к вернувшемуся Кобылинскому. Полковник сокрушённо развёл руками:

– Он не сказал. Но этот человек – явно посланец центра. Он борется с местными большевистскими элементами, по всему видно, выполняя его директивы. Я спросил его, когда он намерен вернуться, и он ответил, что недели через полторы-две. Полагаю, что вас хотят везти в Москву.

– Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором! – решил Государь и добавил твёрдо: – Но я лучше дам отсечь себе руку, чем сделаю это!

– Я тоже еду! – сильно волнуясь, заявила Императрица и удалилась к себе.