Багровый снег

Больше года минуло с того рокового дня, в который подписал Государь отречение, и всё сильнее становилось чувство, что что-то недолжное и непоправимое совершил он тогда, что никак нельзя, не следовало уступать давлению, что не имел он, Самодержец, права покинуть пост, на который самим Богом был поставлен, в такой момент. Уверяли, что такова воля народа. Но – так ли? Ведь не народ ли молился вместе с Государем и пел национальный гимн, преклонив колени, на Дворцовой площади в день объявления войны? И не народ ли был на фронте, в лазаретах, в которых так часто бывал Николай? Вспомнился тяжелораненый рядовой Кузнецов, его протяжный голос: «Теперь легче стало. Ни отца, ни мать позвать не мог. Имя твоё, Государь, забыл. А теперь легче, сподобился увидеть Государя. Главное, ты не робей; мы его побьём. Народ весь с тобою! Побьём его!» Как утешительны сердцу были эти простые, искренние слова! И разве не народ это был? Разве этот народ требовал отречения от своего Царя?..

Уверяли, будто бы жертва эта необходима для России, что лишь она может спасти Россию. Что ж, Николай никогда не ставил своей власти выше России, он готов был принести эту жертву, как и всякую иную, которая послужила бы ко благу родины и русского народа. Но к чему привела она? К краху России! Думские болтуны, так жаждавшие власти, так бессовестно и облыжно клеветавшие на него и Аликс, получив эту власть, в считанные месяцы довели государства до распада, до неслыханного позора! Два месяца спустя Рузский подал в отставку! Он просил (просил, а не приказывал!) перейти в наступление, а солдатские комитеты не разрешили… Николай вверил судьбу страны Временному правительству, он призывал войска быть верными этому правительству в своём прощальном обращении к армии во имя победы над врагом: «В продолжении двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжёлую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками, одним общим стремлением к победе сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его – тот изменник Отечеству, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестную нашу Родину, повинуйтесь Временному Правительству, слушайтесь ваших начальников. Помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу. Твёрдо верю, что не угасла в наших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведёт вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий».

Они требовали отречения ради победы, а привели страну к Брестскому миру. Мир этот калёным железом жёг сердце Государя, мир этот стал самым большим ударом для него за весь этот несчастный год. Какой позор для России! Равносильный самоубийству! А Вильгельм и его правительство? Как могли они опуститься до того, чтобы пожимать руку негодяям, предавшим свою страну? Думают ли, что принесёт им это благополучие? Нет, это отыграется и им, и их приведёт к гибели… И какова наглость: в газетах писали об условии, по которому немцы потребовали передать им Семью целой и невредимой! Какое оскорбление! И как верно сказала Аликс, узнав об этом: «Я предпочитаю скорее умереть в России, чем быть спасённою ими!»

Умереть в России… Ах, если бы позволили жить просто, своим трудом, хоть и обычными крестьянами – как было бы это хорошо. Роскошь всегда была чужда Николаю, чужда она была и Аликс, в скромности, простоте и трудолюбии воспитаны дети… Но разве позволят? Всё жёстче становятся условия содержания, всё беспросветнее положение России. Они довели Россию до небывалого упадка. Но не он ли своим отречением открыл им путь? Пускай невольно, но облегчил им его? Нет, не может Государь русский снять с себя ответственности за то, что случилось с его страной. Не может не чувствовать тяжёлым камнем на душе собственной вины за её несчастье. Что ж, может быть, он и заслужил своего нынешнего положения, но дети? За что терпят они?..

Сад дома Корнилова уже вовсю дышал весной. Государь совершал свою обычную прогулку, время от времени вглядываясь в лица стоявших в карауле солдат. Что-то происходит в их смущённых душах? Ведь не злы они, нет. И есть среди них люди искренние, добрые, верные, с которыми легко нашёл Николай общий язык и проводил немало времени в караульном помещении, играя в шашки. Есть другие. Те, которые не упускают случая унизить, оскорбить. Протянул Государь однажды руку одному из них: «Здорово, стрелок!» «Я не стрелок. Я – товарищ!» – и руки не подал. И не впервые случилось так, а каждый раз волновался Николай: за что? Он ли не любил солдата? Он ли не желал всем сердцем нести его тяготы? Он ли не болел душой о нём? Он даже чина не позволил присвоить себе выше полковника, не считая, что заслужил таковой. В Царском от рукопожатия уклонился однажды караульный офицер. Государь взял его за плечи и спросил:

– Голубчик, за что?