Багровый снег

Заплаканное, бледное, с широко распахнутыми, мученическими глазами лицо сына стояло перед глазами Императрицы, когда она уезжала. Этой ночью она долго и истово молилась. Молитва всегда приносила ей утешение, и трудно было понять, как и чем живут те, кто не желает молиться. О таких искренне сожалела Государыня: далёк от них духовный мир, всё суета и суета. От того и пошло всё… Забыли Родину и правду, стали жить ложью и думать только о собственной выгоде. Когда последняя их минута придёт, когда перед Вечным Судом стоять будут, как-то предстанут? И хотелось кричать им: «Проснитесь, душа погибает!» Императрица молилась всем сердцем. Молилась о муже и детях, о всех близких и о России, о том, чтобы милосердный Господь не дал погибнуть ей под игом свободы. И молитва, как и прежде бывало, внесла некоторое умиротворение в изболевшееся сердце.

Уезжали ночью, в темноте. Государыня поместилась в экипаже с дочерью, Государь – с комиссаром Яковлевым. Три дочери стояли на крыльце в серых платьях, с опухшими от слёз глазами. А Алексей не мог даже выйти проститься, бедный мальчик лежал в своей комнате, страдая от горя и боли, и лишь его учитель рядом с ним…

Комиссар суетился вокруг Императора, часто прикладывая руку к папахе, проявляя всевозможную заботу. Заметив, что Государь сидит в одной шинели, он воскликнул:

– Как! Вы только в этом и поедете?

– Я всегда так езжу.

– Нет, так нельзя! Подать плащ Его величеству!

Плащ подали, положили под сиденье. Отчего так суетится этот человек? Немцы? Хотят вынудить подписать мир взамен на выезд за границу? Нет, никогда. За границу – никогда. Покинуть Россию – значит, разорвать последнюю нить, связывающую с прошлым. Никогда! Ведь было же в этом прошлом столько прекрасных минут, столько светлых эпизодов, когда они с Ники были молоды и счастливы… «Солнечный луч» – кто поверит, глядя на неё сегодня, что так называли её в молодости за весёлый нрав? Солнечный луч, ни искорки не осталось от тебя. Лишь любовь всё ещё живёт в изношенном, измученном сердце, давая силы жить. А как чудно и весело было в первые годы их брака! В 1897-м году на рождественскую ёлку собрались почти все Романовы и самые близкие придворные. Императрица застенчиво держалась в стороне, и всё же тёплое и радостное чувство переполняло её. Её малышка, первенец, Ольга только училась произносить первые слова, и мысли о ней делали Государыню счастливой, и казалось, что жизнь, вначале столь немилостиво отнесшаяся к ней в России, всё же переменится и подарит её семью светлыми лучами. Рядом в тот вечер оказалась княгиня Барятинская, и Императрица, гораздо свободнее чувствовавшая себя в приватных беседах, счастливо и подробно рассказывала ей о первых шагах своей дочери, о том, как любит возиться с малышкой Император.

– Ваше Величество, я чувствую себя такой несчастной оттого, что не имею детей… – вздохнула княгиня.

Государыня, отзывчивая и любившая утешать, тотчас прониклась сочувствием к ней, постаралась ободрить:

– Всё поправится!

В тот момент подошёл, озорно глядя, Ники с огромной хлопушкой. Он был очень весел в тот вечер и всё время заставлял жену дёргать хлопушки, зная, как не выносят она их грохота, и посмеиваясь над её детским страхом. Императрица улыбнулась ему. Государь протянул ей хлопушку, сказал шутливо, но тая бесконечную нежность в светлых глазах:

– Будь храброй!

Зажмурив глаза и чуть отвернувшись, она дёрнула за ниточку вместе с мужем. Раздался оглушительный хлопок…

…Кортеж тронулся к вокзалу сквозь ночной мрак. Императрица вздрогнула. Ей показалось, будто бы наяву она услышала среди непроглядной темноты и безмолвия тот хлопок, грохот, так похожий на ружейный залп, на выстрел, а потому пугающий, заставляющий сжиматься сердце. «Будь храброй!» Да, она будет храброй во имя Государя и детей, ибо ничего другого не осталось ей теперь, кроме как – быть храброй…

Глава 18. Смертию смерть поправ…

Начало мая 1918 года. Дон

Миновала Страстная неделя, и пришёл на Дон Светлый праздник, оглашая станицы колокольным перезвоном, благовествующим о Воскресении Христовом и вселяющим радость и упование даже в самые очерствевшие и отчаявшиеся сердца. В праздничную ночь, когда в церквях мерцали свечи в кадильном мареве, и тысячи голосов вторили славящим Бога напевам, обоз с ранеными Добровольцами покинул Лежанку и перебрался в станицу Егорлыцкую. Отсюда два месяца назад начинался Кубанский поход, здесь и заканчивался он, открывая новую страницу борьбы, ещё неведомую никому. Изменился Дон за это время. Поднялись казаки бить большевиков, их разрозненные отряды сражались с красными бандами, но последними ещё кишели окрестности, и вернувшимся Добровольцам предстояло уничтожить их окончательно и стать ядром, объединяющим партизан-казаков.