Баязет

Капитан и поручик разошлись в разные стороны. Поговорили хорошо, как офицеры, но как люди они мало интересовались друг другом. Штоквиц тут вспомнил о беженцах. Решил, что все-таки напрасно пустил их в крепость. Своим пить-есть нечего.

Спасенные от гнева курдов и турок, беженцы занимали помещения второго двора, и Ефрема Ивановича еще с лестницы оглушил женский гам, слагаемый из множества наречий, писк голодных детишек, ворчание старух и унылые армянские плачи-молитвы.

Беженцы располагались на ночь, уже наворовав откуда-то сена для постелей.

— А ну — тихо! — гаркнул Штоквиц. — Тихо, а то всех за ворота выставлю, чтобы и не возиться тут с вами!

Потом, выждав тишины, комендант спросил, получен ли ими ячмень, который он велел выдать на кухне. Да, они были очень благодарны русскому сердару за ячмень, — вот если бы он еще велел дать им немного соли.

— Дам соли! — кратко ответил Штоквиц.

Под этими сводами хранилась громадная каменная ступа, в которой полагалось заживо толочь трехпудовым пестиком священную особу кадия или муфтия, если он отступал от своей веры.

Теперь как раз в эту ступу был засыпан ячмень, и две толстые вспотевшие женщины усердно толкли его прикладами трофейных винтовок.

— А воды нет, — сказал Штоквиц. — Ни за какие деньги.

Потерпите. Может быть, ночью казаки извернутся, и тогда можно будет напоить детишек.

Из темного угла пугливым зверенышем глядела девочка лет семи-восьми. Штоквиц уже заметил, что стоило ей только выползти оттуда, как женщины плевками и руганью гнали ее прочь от своих Детей. Девочка смотрела на коменданта крепости, и мелкие пиастры, вплетенные в ее косички, слабо мерцали в потемках. Капитан догадался, что эта сирота — ребенок турецкий, следовательно, дитя отверженное: здесь ей не дадут ни куска чурека, ни глотка воды.

Штоквиц вытянул девочку на свет божий, взял ее на руки.

— Как же ты попала сюда? — спросил понежнее.

Маленькая турчанка вдруг крепко обхватила ручонками толстую багровую шею коменданта и на все вопросы его лепетала только одно:

— Аман, урус… аман, урус… аман, аман…

Штоквиц прижал к себе теплое тельце девочки и вдруг яростно наорал на женщин:

— Разгоню всех к едреной матери! Чем она виновата перед вами? .. Отдай винтовки сюда! Нашли, толстозадые, чем ячмень толочь! И так сожрете…

Держа в одной руке винтовки, в другой — девочку, капитан выбрался во двор, прошел в помещение казармы.

— Ребята! — сказал Штоквиц, обращаясь к солдатам. — Вот эта соплячка не наша… Она, как ни крутись, а турчанка. Армяне злобятся. Очень уж им турки насолили. А девчонке-то ведь все равно, кто она — турчанка или русская. Ну, так вот — берите ее!

Я бабам детей не доверяю…

Солдаты хмуро посматривали на коменданта, вокруг шеи которого были обвиты слабые деткие руки. Штоквиц брякнул наземь винтовки:

— Чего молчите?

Потемкин крепко потер на лысине темный рубец, оставленный острой саблей.

— Ежели одному мне ее, — сказал он, — так я согласен. Бог своих-то не дал. Жена, пока я здесь пропадаю, совсем подол истрепала. А мне ведь дите иметь надобно. Ну, как тебя там? ..

Иди сюда, черномазая. Я тебе, куды ни шло, водицы раздобуду…

Солдат протянул к девочке руки, но она вдруг метко цапнула его зубенками за палец. Штоквиц стал отдирать ребенка от шеи:

— Иди же. Ну, иди, глупая… Солдаты не кусаются!

Старый гренадер Хренов молча полез за пазуху. Вытянул цветастый кисет, что болтался на сыромятном ремешке рядом с крестиком. Расшатал зубами туго стянутый узел, долго нащупывал что-то среди убогих воинских драгоценностей. Наконец извлек дешевенький леденчик, протянул его девочке.

— Эвон, вкуснятина-то какая! Ишо с Тифлису берег для тебя.

Сосай, родимая. Ён кисленький…

Штоквиц раскрыл портмоне из пропотевшей кожи. Достав золотой «лобанчик» note 12, он отдал его старому гренадеру:

— Держи, хрен старый. Держи, пока я не раздумал.

— А мне-то за што? — удивился дед.

— За службу…

Хренов «лобанчик» взял и пообещал пропить его сразу же, как только выберутся из Баязета.

— А теперь, — сказал Штоквиц, поглядев на свои часы, — теперь вы спать не ложитесь. И готовьте тулуки — воды надо добывать.

Раненым надо. Бабам надо. Нам тоже надо…

Смельчаков, желавших пойти на отчаянную вылазку, набралось в эту ночь немного. Впрочем, много их и не требовалось — дело рискованное, суеты не терпящее. Из отхожего места, через сливное отверстие которого предстояло выбраться из крепости, несло густым и тяжкми ароматом. В потемках подземной галереи позвякивало оружие и кувшины, солдаты выгоняли из тулуков воздух, чтобы свернуть их поудобнее.

— Кто идет? — спросил Штоквиц. — Назовись! ..

— Пьянов… Мочидлобер… Участкин… Кирильчук… Цхеидзе…

Потемкин… Немниуши… Ожогин… Невахович… Папазян… Цагараев… Адамюк… Трехжонный…

— Все? — Штоквиц поднял над головой фонарь, оглядывая охотников. — А это еще кто там? Никак, вы, Карабанов? Вам-то что не сидится в крепости?

Андрей поправил на поясе чеченский кинжал в деревянных ножнах; на этот раз он был без погон, в одной лишь солдатской рубахе, на голове его сидела вытертая, пришлепнутая сверху казачья папаха.