Баязет

Когда врач Сивицкий, встретив вошедшую Хвощинскую, сказал, указывая ей на револьвер, что ему поручено при появлении турок в кре пости застрелить ее, если она не пожелает им достаться, то на это предложение получил от нее полное согласие…

К. Гейне

День закончился. Он примечателен тем, что на всем его протяжении не было отдано ни одного существенного приказа по гарнизону. Офицеры словно понимали, что приказы сейчас бесполезны, и смело доверили судьбу осажденной цитадели мужеству и стойкости рядовых воинов.

Однако ночь давала передышку от стрельбы, и эту передышку нельзя было дарить лишь отдохновению от горячего дня. Было необходимо ломать камень, чтобы превратить окна в боевые амбразуры, перетащить в более безопасные места обозные и артиллерийские фуры.

Наконец, прапорщик Клюгенау, который руководил работами, должен был еще и доказать пьяненькому Пацевичу, что все, что делается сейчас в гарнизоне, все делается так, как написано об этом в «зелененькой книжечке генерала Безака».

— Поверьте, господин полковник, — убеждал его инженер, — все совершается людьми разумно.

— А мне совсем не нужно, чтобы они… совершали! Я не могу командовать, если нету порядка.

— В том-то и дело, господин полковник, что сейчас никто не нуждается в командах.

— Да что вы мне здесь цицероните, прапор? — снова кинулся на барона Пацевич. — Какой же вы к черту немец, если не желаете иметь порядка?

— Что ж, — отозвался фон Клюгенау, — не буду спорить. Из меня немец, прямо скажем, паршивый получился. Но русский-то офицер я не последний и потому смолоду привык доверяться смекалке и мужеству русского солдата!

— Да они умнее тебя, — показал Пацевич на солдат.

Клюгенау вежливо поклонился, благо поклон спину не ломит.

— Опять-таки не смею оспаривать, — сказал он. — У нас в России так издавна повелось, что подчиненные всегда умнее своих начальников.

На этом разговор закончился, и Пацевич побрел в каморку Исмаил-хана Нахичеванского. «Пьют, негодяи», — подумал Клюгенау, но делать из этого выводы ему было некогда. Майор Потресов позвал его на свой двор, чтобы обсудить подъем барбета.

— Скосить его надо, — посоветовал Клюгенау. — Тогда орудие сможет бить через «банк», и утром Фаик-паша будет приятно удивлен вашей находчивостью.

Потресов сдвинул на затылок фуражку, почесал потный лоб.

— Знать бы мне, в каком только коровнике он прячется. И, поверьте, мой Кирюха Постный прихлопнул бы его там вместе с гаремом! ..

Клюгенау устало опустился на землю, растер колени:

— Ноют, проклятые… Майор! Вы случайно не видели — там валяется «единорог» времен царствования Екатерины Великия?

— Видел, — ответил Потресов. — Станок уже сгнил. Сплошная труха. К тому же и раковины!

— Это чепуха. Лафет можно сделать. Я мыслю так, Николай Сергеевич, что, коли нужда подопрет, этот «единорог» неплохо было бы пустить в дело!

— Боюсь, разорвет. Пороха нынче иные. Сильные.

— А наверное, — размечтался Клюгенау, — у этого «единорога»

была славная молодость. Кто его притащил сюда?

— Кажется, князь Чавчавадзе! Он тоже писал стихи…

Прапорщик долго не отзывался. Лица его в темноте было не видно, и вдруг он сказал:

— Странно! Она совсем не относится ко мне серьезно. В ее глазах я всегда был чудаком, и не больше. А вот Карабанов — тот иной. Забавный человек, и …в нем это мудрено, Что он умничает глупо, А дурачится — умно!

Хотя многие в гарнизоне этого не понимают. Даже она…

— Вы это к чему? — удивился майор.

— Это я в отношении Аглаи Егоровны, — честно признался Федор Петрович. — Сейчас я боюсь попадаться ей на глаза. Говорят, она всю ночь провела там, — барон показал на землю. — Сивицкий пичкал ее, беднягу, снотворным, но она так и не легла всю ночь.

— Женщину жаль, — согласился Потресов. — Даже очень.

Просто сердце переворачивается, как подумаю. Но без нее нам было бы, кажется, еще хуже. Что ни говорите, а все-таки мы петухи по природе. Когда женщина смотрит в нашу сторону, мы всегда хотим быть героями…

Сивицкий, несмотря на поздний час, спать еще не ложился.

Он сидел в своем углу, отгороженном от аптекарского склада двумя простынями. Возле его локтя, рядом с надкусанным чуреком, лежал новенький револьвер с перламутровой ручкой. На столе перед врачом были разбросаны карты — капитан раскладывал дамский пасьянс «Амазонка».

— Пришли? — сказал он. — Это хорошо.

Клюгенау присел напротив:

— Вы получили воду?

— Два ведра. Спасибо охотникам.

Помолчали.

— Странный револьвер, — сказал барон. — Я совсем незнаком с подобной системой.

— Это «ле-фоше». Осторожнее. Он заряжен.

— Ваш? — спросил Клюгенау.

Сивицкий впервые оторвался от пасьянса и тускло поглядел в глаза прапорщика.

— Да, — ответил он со значением. — Мне его подарил покойный Никита Семенович.

Клюгенау придвинул к себе револьвер, удивился:

— Ого, какая редкость! Мельхиоровые пули.

— Да, да, — как-то виновато ухмыльнулся Сивицкий, — именно что мельхиоровые. Впрочем, смерть от этого не становится краше…

Отодвиньте локоть, барон, вы мне мешаете!

— Ах, извините, капитан. Я нечаянно задел вашу даму.

Сивицкий вдруг неожиданно вспылил и, разворошив пасьянс, смахнул карты со стола.