Байкальской тропой

Вода (байкальская), омуль, сиг, хариус, окунь (количество в зависимости от аппетита едоков), картофель, лук, перец, соль, щепотка муки, чуть обжаренной на сковороде, и сухой, как порох, лавровый лист. Варится на медленном огне, рыба закладывается, когда в клокочущей воде чуть разомлеет картошка. И варится рыба, как это принято у настоящих сибирских рыбаков и охотников: мясо не довари, а рыбу перевари! Вот и все. И если случится вам бывать на Байкале, не торопитесь давать свой рецепт, отведайте, что вам предложат на рыбацком стане, и я уверен, что вы скажете: байкальскую уху ни с какой другой не сравнить!

Разварившуюся рыбу Андрей выложил в отдельную миску: главное в ухе — бульон, навар! Это дымящееся ароматами озерко, подернутое золотисто-янтарным покровом. Ох, как обжигаются нетерпеливые губы, а по всему телу расходится живительный огонь. После целого дня работы на свежем воздухе аппетит у нас прекрасный. Все едят молча, сосредоточенно, и у костра слышатся только степенные вздохи и сочное причмокивание. Андрей едва не мимо рта проносит свою ложку, все еще бросая на нас украдкой вопросительные взгляды. Но мы не торопимся с оценкой, и Андрей заметно страдает. Со второй миской в ход пошли куски чуть остывшей рыбы, и тут Василий Прокофьевич подмигивает нам с Федором Ивановичем и, блаженно улыбаясь, говорит:

— Сготовил на совесть, Андрюха! Как скажешь, Федор, а? Федор Иванович молча кивает и что-то бурчит, так как рот у него занят. Я протягиваю Андрею пустую миску, и, наполняя ее, он довольно улыбается. Мы уже приканчиваем по третьей, а он, бедняга, никак с первой не управится, все стараясь нам угодить. И только Айвор, страдальчески поскуливая, бросает на Андрея смиренно-голодные взгляды. Кормушка пса наполнена, но Андрей ждет, пока варево чуть остынет.

— Ты подожди немножко, — уговаривает он ластящегося к нему пса, — от горячего у тебя нюх может испортиться…

Василий Прокофьевич выпотрошил несколько омулей и хариусов и, насадив их на гладко оструганные колышки, поставил рыбу около стойкого жара углей. Это наше второе блюдо — жаренная на рожне рыба. Будь ты сыт и по маковку, но отказаться от нее просто нет сил! Когда бока и спинка покроются чуть хрустящей золотисто-оранжевой корочкой и выступят янтарные капли жира — рыба готова, остается ее чуть присолить и положить в брюшко несколько колец лука. Василий Прокофьевич всегда сам готовит рыбу на рожне, не доверяя это даже Андрею. А на третье, после небольшого перекура, чай, по вкусу: кто со сгущенным молоком, кто так, как здесь говорят, постный. Обычный плиточный чай, но какой же он душистый и ароматный, когда пьешь его на берегу моря, у костра, и шумят над головой ветви лиственницы!

Мы с Андреем перемываем всю посуду на берегу моря, а Василий Прокофьевич с Федором Ивановичем лежат у костра, неторопливо обсуждая завтрашний день. Притихнет ли горняк или разгуляется, а все одно на рассвете пойдем искать пропавшие сети. Потом оба, тяжело поднявшись с земли, благодарят Андрея и уходят к палатке. В темноте, еле освещенной слабеющим костром, я вижу, как Федор Иванович остановился у входа в палатку, оглядел звездное небо, опустил голову, словно прислушиваясь к слабеющим порывам ветра, и что-то недовольно пробурчал Василию Прокофьевичу. Погода явно не нравится старику. И долго еще из их палатки слышится неторопливый, приглушенный говор. Мы раскололи несколько сосновых чурбачков, приготовили сушняка. Андрей поставил у кострища банку с бензином, наполнил водой чайник и котел и, закончив, все еще оглядывался: что бы еще сделать, чтобы утром костру понадобилась только спичка?

Я уже засыпал, когда Андрей осторожно вполз в палатку, застегнул вход на все пуговицы и, забравшись в спальный мешок, зажег свечу, пристроенную в банке. Зашелестели страницы книги. Тихо потрескивала оплывающая свеча. А за брезентом палатки слышалось пришлепывание волн о галечный берег и шорох ветра, ворочающегося в листве деревьев…

Салех

Километрах в тридцати к западу от побережья моря, за крутыми отрогами Байкальского хребта, пролегает долина реки Неручанды. Не приглядевшийся человеку глухой край земли. Редко когда забредет сюда охотник или оленевод со своим кочующим стадом. Затянувшееся дремой, простирается вокруг обомшелое звериное царство троп и болот. И только потемневшие, рассохшиеся от времени вешки по берегу реки говорят о том, что когда-то, очень давно, прошли здесь топографы. Прошли, нанесли на планшетки излучины Неручанды с ее неприметными ручейками-притоками и с той поры больше не возвращались сюда.