Байки бывалого хирурга

– И то верно, – разжала кулачок медсестра, – только мне от этого все равно не легче. У меня санитарка заболела и теперь самой придется перевязочную драить. Самой отмывать от, – тут она глянула в сторону задумавшейся Мещеряковой, – м-м-м …от его фекалий.

– Ну, хочешь, я тебе помогу? – улыбнулась Раиса Ивановна.

– Что вы, доктор?! – опешила Оля. – Как можно? Вы, и перевязочную драить.

– А хотите, я вам помою? – подал голос Огородников, когда осознал, что его выходка останется без физического замечания.

– Помой! – с вызовом ответила Оля. – Сейчас притащу ведро с водой, тряпку, швабру и вперед!

– Оля, – покачал головой Раиса Ивановна, – ая-я-яй! Если надо, я помогу.

– Не надо, – потухшим голосом сказала Оля, поднимая с пола злополучный калоприемник и с силой швыряя его в пластиковый пакет с мусором, – сама помою.

– Нет, а что, давайте я уберу все? – осмелел Дима, приподняв голову и вглядываясь в коричневое пятно, оставшееся на полу.

– Все, прекратите глупости говорить, оба! – перехватила инициативу в свои руки Раиса Ивановна. – Оля, подай, пожалуйста, другой калоприемник.

– Возьмите, только учтите, что у нас здесь не фабрика по их изготовлению, – строго произнесла медсестра, подавая доктору специальный пластиковый пакет и не сводя злого взгляда с затаившегося на столе пациента, – у меня, вот, всего один остался. Больше до конца месяца вряд ли еще предвидится. Все – весь лимит исчерпали!

– Я что-нибудь придумаю, – заверила Раиса Ивановна, наклеивая на свищ очередной калоприемник. Как раз вовремя, так как из него наружу снова начало выделяться.

Огородников скосил взгляд вниз, к голове, склонившейся над ним Раисы Ивановны, и узрел выбившиеся из-под белоснежного накрахмаленного колпака седые волосы. В нем что-то шевельнулось и он, смахнув с лица слезы тихо произнес:

– Раиса Ивановна, простите меня. Я тут вам много лишнего наговорил.

– Да уж, наговорил, – надула ненакрашенные губы Оля.

– И вы, Оля, извините. Знаете, каково это пребывать в таком состоянии? Я как представлю, как с этим мешком теперь всю жизнь буду разгуливать, так и жить больше не хочется. Теперь от меня все отвернутся.

– Можно подумать, до этого ты исключительно в высшем обществе вращался? Благоухал розами всю жизнь, – скривилась медсестра.

– Ольга, ну сколько же можно? – Раиса Ивановна с укоризной посмотрела на нее и покачала головой. – Он больной человек, а ты, слава богу, здоровая.

– Да он и будучи здоровым, вряд ли когда с приличными людьми-то общался. Вы не видели, в каком тряпье его привезли, когда он к нам поступал, и какой он был весь чумазый. А я видела. Я дежурила в ту ночь. Думаю, что он белые простыни тут только впервые и увидел. А туда же: как я теперь с калоприемником буду ходить? От меня фекалиями разит. А то что, когда его привезли, было ощущение, что его из выгребной ямы выудили, он забыл. Зато я не забыла, мы его всем колхозом еле отмыли. Я тогда две маски надела на лицо, чтоб не задохнуться, – повысила голос Оля, видя, что Раиса Ивановна вновь собирается ее остановить. А Огородников снова весь сжался, и из его глаз потекли новые слезы.

– Простите меня, – плачущим голосом заныл Дима, – может, я и на самом деле белые простыни только у вас, в больнице, и увидел. Только поймите, жить в дерьме – это не одно и то же, когда это дерьмо из тебя течет.

Он еще что-то попытался добавить, но поток рыданий, вырвавшийся из его глотки, перебил все слова. Только всхлипы и слезы, слезы и всхлипы.

Раиса Ивановна тяжело вздохнула, стянув с рук резиновые перчатки, метнула их в мусорный мешок и, подойдя к рыдающему на столе Огородникову, нежно погладила его по голове, приминая давно немытые коротко стриженные жесткие волосы.

– Сходил бы в душ, – вздохнула она, подавая глазами знаки медсестре, чтоб она больше не кидала свои неприятные реплики.

– А разве уже можно? – оторвавшись от плача, сквозь влажную пелену, застилавшую его покрасневшие глаза, посмотрел на нее Дима. – Мне говорили, пока полностью все не заживет, мыться нельзя.

– Кто говорил?

– Не помню. – Он прекратил всхлипывать и рукавом пижамы попытался утереть сырость с лица.

– Зачем же рукавом, возьми платок, – улыбнулась Раиса Ивановна, подавая ему чистый белый платочек.

– Вы бы ему еще и сопельки сами утерли, – не сдержалась Оля и отвернулась к окну.

– Вытрись, – повторила Раиса Ивановна, не обращая внимания на Олины колкости, – и прекрати плакать. Возьми себя в руки. Ты же мужчина. Вот и веди себя по-мужски.

– Да-а-а, по-мужски, – Огородников отодвинул ее руку с платком и продолжил вытирать лицо рукавом, – вам легко говорить, у вас ничего из живота не течет. А у меня, а-а… – Тут он снова попытался пустить очередную слезу, но Мещерякова, как можно тактичней, его оборвала, промокнув своим носовым платком выступившие капли.

– Дмитрий, все, прекращай. Каловый свищ – это еще не самое страшное, что может возникнуть при твоем заболевании. И к тому же он скоро закроется, и ты совсем забудешь о нем.

– А что может быть хуже этого свища?