Байки. Часть 1

...Пашкин папа был водителем Икаруса. 11-го маршрута. Он возил людей в аэропорт. Я думал: это, наверное, очень приятно делать такое полезное дело – доставлять пассажиров с чемоданами к самолётам, на которых они полетят в командировки. Конечно, в командировки, не на отдых же? На отдых на самолётах не летают. На отдых или быстро едут на автобусе на дачу или долго – на поезде на курорт. Мне повезло, я ездил. На Чёрное море. Один раз.

...Динькина мама была фарцовщица. То есть, тогда-то я такого слова не знал. Знал, что она где-то в непонятном месте что-то полезное, но дефицитное покупает, а потом всем жаждущим втридорога продаёт. Жаждущих было много, поскольку дефицитным было всё – от пудры с тушью до колгот с жакетами. Моя тётушка была ее частой клиенткой, а папа ругался, что она поощряет эту барыгу заниматься вредным делом. Тётушка не соглашалась, что дело вредное. Гендерное недопонимание, перерастающее в идеологическое...

Так и жили...

* * *

А ещё во дворе жил благообразный седой профессор (или академик, кто их разберёт) с бородкой, который знал кучу языков и считался светилом Союза в каких-то там отраслях, а также абсолютно чёрный и слегка придурковатый татарин. Может, для взрослых они и не были особенно заметны, но мы – подростки – этих двоих из толпы содворян всегда выделяли.

Сижу я как-то вечером под аркой, которая ведёт в наш двор, и вижу картину: с работы с портфелем неспешно возвращается профессор. Навстречу ему также неспешно, но заметно шатаясь, бредёт датенький татарин.

Оп, встретились. Профессор пытается татарина обойти, тот поднимает на профессора глаза, у него какие-то файлы в черепушке сходятся и он говорит на чистом татарском языке что-то типа «гыр-гыр-гыр».

Профессору явно неприятен и вид этой неглаженной личности и ситуация в целом, но он же воспитанный человек, он переспрашивает.

— Что-что?

На что татарин, нисколечко не стесняясь, тут же повторяет.

— Гыр-гыр-гыр.

Профессор на пару секунд задумывается и глубокомысленно говорит.

— Ничего не понимаю!

И тут дворник поднимает палец и угрюмо отвечает по-русски.

— Вот то-то!!!

Конец диалога.

* * *

Году в девяностом перевозили мы мою бабушку из Красноярска в Славутич. В квартире уже все шкафы разобрали, шмотки по коробкам упаковали, пришедший пятитонник почти под завязку загрузили. Но вдруг обнаружилось, что есть ещё подвал! Всё детство у бабушки провёл, а не знал, что у них что-то в подземной «стайке» хранится.

Спустились вниз, а там - пещера Алладина. Какие-то старые трёхстворчатые трюмо, древнючие резные комоды, лыжи, санки, набитые чем-то мешки, стопки книг и всякая всячина – от пола до потолка. Папа меня в середину засунул, говорит: «Подавай из углов всё, что сможешь». Я и подаю, предварительно пытаясь для себя оценить полезность раритета.

И тут вижу, у стены стоит какая-то одинокая дверца от холодильника. У бабушки на кухне стояла такая дрындычащая древность округлых форм под названием «Мир». Вот в точности от нее запчасть. Думаю, кому нужна лишняя дверка, если мы и сам холодильник уговорили бабушку оставить? Приподнимаю штуку и что есть силы выкидываю из «стайки» как можно дальше. А металлическая дверка берет и при ударе разваливается на десяток частей. Что за чудеса?!

Выбираюсь из завалов, подхожу и… холодею. Обнаруживается: то, что я посчитал дверкой, оказалось задней стороной вылепленной объемной картины Шишкина «Утро в сосновом бору». Я в первый раз увидел, что картины можно лепить!!! Выпуклые деревья, поваленная сосна, медвежата. Всё в объеме, вырастает из плоскости, можно потрогать. И всё это рассыпалось на части. Из-за меня!

Боже, как я расстроился! Хотел на память себе хотя бы одного медвежонка отбить, отломать, но не сумел.

Спустившийся за очередной порцией вещей папа моего горя не понял, а бабушка, когда я прибежал ей сознаваться, даже не вспомнила, что у нее что-то подобное было...

А мне до сих пор жалко…

* * *

Терпеть не могу холод. Лучше в убийственную жару сменить три промокшие от пота рубашки, чем трястись от мороза в напяленных свитерах и носках… В холоде мои мозги твердеют и мысли превращаются в сосульки.

В моём детстве в Красноярске был не слишком широкий выбор вкусняшек, поэтому лопали всё подряд: пучку (сибирский борщевик), «калачики» (просвирник), хвостики от «вертолётиков» (кленовых семян), цветки акации, можно перечислять долго… Но отдельно стояла ранетка-дичка. В нормальном виде мелкие тёмно-бордовые плодики этого растения даже в созревшем виде есть было невозможно, они были твёрдыми, малосладкими и противно горчили. Но стоило ударить первым минусам, как круглые горошины, одиноко висящие на уже избавившихся от листвы ветках, становились первейшим лакомством, мягким, сладким, с особым нежным привкусом. Мы ранетки в этом состоянии почему-то называли «мятными».

Нашёл такие в Славутиче. Теперь у меня когнитивный диссонанс и дихотомия. Ненавижу мёрзнуть, но жду заморозков.

* * *