Байки доктора Данилова 2

Во время одного ответственного разговора с Центром, который никак не удавалось завершить, с Любой прямо в диспетчерской случился конфуз. Двойной. Но она не бросила трубку, а довела разговор до конца и сразу же после того начала передавать вызов бригаде… В этот момент и в таком неприглядном виде ее застала вернувшаяся на подстанцию бригада…

Вы думаете, что после этого Боря Сорокин перестал брать чужой сахар? Отнюдь. Но в шкафчик к Абашидзе он больше не залезал. И то хлеб.

…Удаколог

— Я не кардиолог! — говорил пациентам доктор Беляев, входя в противоречие с табличкой, висящей на двери его кабинета. — Я — аритмолог!

Пациенты строем шли жаловаться главному врачу и его замам. Почему у в кабинете кардиолога аритмолог какой-то сидит? Наведите порядок.

— Ну зачем же вы снова?! — стенала заместитель главного врача по лечебной части. — Ну сколько же можно…удаколога из себя строить?!

— Я не…удаколог, а кардиолог! — обиженно возражал Беляев. — Если забыли, то сверьтесь с приказом о приеме на работу.

Супчик

— Эх, сейчас бы супчику горяченького да с потрошками! — говорил на вызовах доктор Рахманов и тут же добавлял. — Да вот беда, некогда нам рассиживаться…

Народ сочувственно совал Рахманову деньги.

Заклинание работало безупречно.

Склонная к мистицизму фельдшер Паршина считала, что Рахманову покровительствует харизматичный дух Высоцкого.

Упертая личность

Когда доктор Макаров возвращался на подстанцию со свежими следами побоев на нордической физиономии, коллеги ухмылялись и спрашивали:

— Опять констатировал?

— Угу, — мычал Макаров. — Очередные сволочи…

Всем скоропомощникам приходится констатировать смерть. У этой процедуры есть определенные правила (Гугл вам в помощь). Но у Макарова был свой метод — он облизывал подушечку большого пальца, прижимал ее к глазу покойника и говорил:

— Все!

Почему-то такой ритуал почти всегда не нравился родственникам покойного. Культурные писали жалобы, некультурные отвешивали тумаков, но Макаров привычке не изменял.

Фашист

Отец доктора Журкина был заместителем главного врача крупной московской больницы и очень уважаемой личностью в медицинских кругах. Поэтому после окончания ординатуры по терапии перед Журкиным были открыты все пути — его хотели оставить на кафедре в должности старшего лаборанта и наперебой звали в разные отделения отцовской больницы, начиная с приемного и заканчивая реанимационным. Но Журкин решил поработать год на «скорой». Так и объяснил отцу — хочу, мол, набраться ценного опыта работы в экстремальных условиях, когда можно надеяться только на себя. Поскольку сын не соглашался с доводами отца, отец был вынужден согласиться с выбором сына.

Когда скоропомощной год подходил к концу, Журкин-старший скоропостижно скончался. Все гостеприимно распахнутые двери тут же захлопнулись и Журкин остался работать на «скорой». Он сильно переживал по поводу того, как его «прокатили» с работой на кафедре и в больнице. Переживания привели к серьезным изменениям в психике. Добрый рубаха-парень превратился в агрессивного мизантропа, который ненавидел стационарных и поликлинических врачей, а уж кафедральным сотрудникам был готов печень выгрызть. В понимании Журкина настоящие врачи были только на «скорой» поэтому-то он здесь и работал, а не потому что его никуда больше не брали.

Сдавая пациентов в стационары, Журкин вел себя так, что больничный персонал ему слово поперек боялся сказать. Мог запросто обложить семиэтажным матом, мог констатировать умственную неполноценность или, скажем, проехаться по национальности. В борьбе все средства хороши, не так ли?

— Да вы не доктор, а фашист! — сказала однажды рыдающая врач приемного покоя, которой Журкин доходчиво объяснил, что с ее куриными мозгами сподручнее улицы мести, нежели чужое место в больнице занимать.

Прозвище прилипло сразу же. Сам Журкин на него не обижался — Фашист, так Фашист. Понимайте, с кем имеете дело, проникайтесь и трепещите.

Однажды один больничный реаниматолог рискнул поспорить с Журкиным и даже отказался принимать бабульку, которую Журкин привез с диагнозом нестабильной стенокардии. Все стабильно, банальная ишемическая болезнь, вези в приемное и там сдавай, в реанимации ей делать нечего.

— Да я тебя………., отсюда выживу! — пообещал Журкин.

— Попробуй, — усмехнулся реаниматолог, плохо представлявший, какие тени сгустились сейчас над его головой.

История о воспитании строптивого реаниматолога давно стала легендой московской скорой помощи и в наше время этот «подвиг» приписывают разным людям — врачам и фельдшерамм. Но на самом деле то был Журкин.

В течение полугода при совпадении своего дежурства с дежурством строптивого реаниматолога (расписание узнать несложно, кругом же знакомые есть) Журкин подбирал с улиц самых отвратительных бомжей, ставил им инфаркт под вопросом, прикладывал какую-нибудь кардиограмму похуже с другого вызова и сдавал в реанимацию. Бомжи не возражали, они всегда не прочь недельку в больничке прокантоваться.