Байки из «Белого Оленя»

– Все ради науки, – пояснил он. – Идея лаборатории биофизики. Они хотят точно выяснить, что содержится в табачном дыме – для этого и нужны все эти фильтры. Вы ведь слышали о старом споре: вызывает ли курение рак языка и так далее? Проблема в том, что для анализов требуется огромное количество. дистиллята, из него потом выделяют составные компоненты. Поэтому нам приходится много курить.

– А разве вся эта канализация в трубке не лишает вас удовольствия от курения?

– Понятия не имею. Видите ли, я просто доброволец. Я не курю.

– О-о… – протянул я. Тогда мне это показалось единственным ответом, но тут я вспомнил, как начался разговор.

– Вы сказали, – продолжил я с некоторой страстностью, поскольку в левом ухе у меня до сих пор слегка звенело, – что имеется какой-то способ заставить Берта заткнуться. Нам всем хотелось бы о нем услышать – если это, разумеется, не просто метафора.

– Я вспомнил, – ответил он после нескольких экспериментальных затяжек, – про «глушитель Фентона», судьба которого оказалась печальна. Грустная история… но, как мне кажется, поучительная для всех нас. И как знать, вдруг кто-нибудь и когда-нибудь сумеет его усовершенствовать и заслужить благодарность всего мира.

Затяжка, бульк-бульк, пафф…

– Что ж, давайте послушаем эту историю. Когда она началась?

Он вздохнул:

– Я уже почти жалею, что упомянул о ней. Но раз вы настаиваете. и, разумеется, при условии, что сказанное не выйдет за пределы этих стен.

– Э-э… конечно.

– Так вот, Руперт Фентон был одним из наших лаборантов. Очень способный юноша, с прекрасными знаниями по механике, но, естественно, не очень сведущий в теории. В свободное время он вечно что-то мастерил. Идеи обычно идеи к нему приходили хорошие, но, поскольку теоретические знания у него были слабоваты, его изобретения почти никогда не работали. Но это, похоже, его не обескураживало; думаю, он воображал себя современным Эдисоном и верил, что сможет заработать состояние, сварганив что-то из радиоламп и всяческих деталей, которых в лаборатории предостаточно. Поскольку это увлечение не мешало его обязанностям, никто против него не возражал. Более того, преподаватели прикладной физики даже поощряли его, потому что в любом энтузиазме есть, в конце концов, нечто вдохновляющее. Но никто не верил, что он когда-либо далеко продвинется, потому что Фентон, как я полагаю, не мог даже проинтегрировать «е» в степени «икс».

– Неужели такое невежество возможно? – ахнул кто-то.

– Ну, возможно, я преувеличиваю. Пусть будет «икс е» в степени «икс». В любом случае, все его знания были исключительно практическими – полученными «методом тыка». Дайте ему сколь угодно сложную схему, и он изготовит вам аппарат, но не поймет, как тот работает – разве что это будет нечто совсем простое, например, телевизор. Его беда заключалась в том, что он не сознавал свои ограничений. И это, как вы увидите, привело к весьма печальным последствиям.

Думаю, идея зародилась у него, когда он наблюдал за проводимыми студентами опытами по акустике. Полагаю, все присутствующие понимают, что такое интерференция?

– Естественно, – ответил я.

– Эй! – отозвался один из шахматистов, уже бросивший попытки сосредоточиться на игре (наверное, потому что проигрывал). – Я не понимаю.

Парвис взглянул на него так, точно бедняга не имел права жить в мире, где изобретен пенициллин.

– В таком случае, – холодно произнес он, – мне, как я полагаю, лучше кое-что пояснить. – Наши возмущенные протесты он отмел взмахом руки. – Нет, я настаиваю. Подобные вещи необходимо объяснять именно тем, кто их не понимает. Если бы кто-нибудь вовремя удосужился теоретически просветить беднягу Фентона…

И он взглянул сверху вниз на теперь уже окончательно сконфуженного шахматиста.

– Не знаю, – начал пояснение Парвис, – задумывались ли вы когда-нибудь над природой звука. Достаточно сказать, что он состоит из серий волн, движущихся сквозь воздух. Однако, это вовсе не волны наподобие тех, что мы видим на поверхности моря – ни в коем случае! Те волны движутся вверх-вниз, а звуковые волны состоят из последовательностей уплотнений и разрежений.

– Раз… чего?

– Разрежений.

– Может, вы подразумевали «разряженностей»?

– Нет, не подразумевал. Сомневаюсь, что такое слово существует, а если и существует, то не имеет права на существование! – взорвался Парвис с апломбом сэра Алана Герберта, роняющего особенно отвратительный неологизм в воображаемую бутылочку с эфиром. – Так на чем я остановился? На объяснении звука, разумеется. Когда мы производим любой шум, от еле слышного шепота до недавно услышанного грохота, в воздухе перемещается цепочка изменений давления. Вам доводилось когда-либо видеть, как работает локомотив на сортировочной горке? Если да, то вы видели превосходный пример подобного явления. Один из концов цепочки вагонов получает толчок, первые два вагона соприкасаются буферами – и вдоль всей цепочки пробегает волна сжатия. А следом за ней происходит обратное явление – разрежение, повторяю: разрежение – когда вагоны снова разделяются.