С самого начала кружковцы делились на революционеров и пролетариев. Но случались и переходы. Рабочие уверенно вступали на революционный путь.
Один из таких перерожденцев оказался матрос по фамилии Железняк.
Первый раз в кружок он заглянул случайно. Широкие брюки клеш, бескозырка с оборванными ленточками, рубаха без верхней пуговицы, чтобы все могли лицезреть его полосатую тельняшку — в таком виде предстал новичок перед кружковцами.
— Матрос Железняк! — сообщил он о себе, сверкнув золотой фиксой во рту.
Он сразу попал на ужин. И застолье пришлось ему по душе. На другой день он заявился пораньше, чтобы занять лучшее место за столом. И попал уже на занятие.
Занятия его не разочаровали. И сподвигли на вопросы.
— А правда, что после революции любая кухарка сможет управлять страной?
— Правда.
— Значит, я, обычный матрос, смогу командовать кораблем?
— Совершенно верно!
— Надо ж! А говорили — учиться надо!
— Скажите, батенька, а зачем вам это командирство?
— Эх, видели бы вы, как капитан приходит на танцы!.. Штаны — белые, китель — белый, на фуражке — якорь. И ботинки блестят, как надраенная корабельная рында. Все барышни его.
И матрос мечтательно улыбнулся.
— А что это за маечка у вас странная?
— Это тельняшка. Она как вся наша жизнь — полоска белая, полоска черная.
— Серая.
— Что серая?
— Вы маечку-то свою почаще стирайте.
— Зачем?
— Чтобы белая полоса казалась привлекательнее.
Впрочем, матрос бодрости духа не терял, ни на кого не обижался. И занятия ему нравились все сильнее и сильнее.
Однажды он услышал, что после революции произойдет дележ в пользу неимущих. На что он рассчитывал — неизвестно. Только после этого все слышали, как он победно мурлыкал:
— Черное море мое! Черное море — мое!
Кружок он посещал регулярно. А за вход платил всегда пятачок.
— Инвалидам — скидка! — объявлял он.
Человеком он оказался безалаберным. На занятия опаздывал. За что и получил прозвище:
— Партизан!
Однако за стол всегда успевал вовремя.
Дзержинский
Всякий человек, вступая на революционную стезю, быстро определял свое место в будущей жизни. Иной раз это угадывалось даже сторонним взглядом.
Сам Владимир Ильич марксистские занятия вел редко. Забот хватало и без того. Нужно было следить за хозяйственной частью, сводить дебет с кредитом: сколько собрали, что купили, куда ушло.
И вот на одном занятии он обратил внимание на странного юношу. Тот не слушал лектора и увлеченно возился с чем-то мелким на столе.
Подойдя поближе, Владимир Ильич разглядел, что тот двумя иголками на столе препарирует муху.
— Развлекаетесь? — спросил Владимир Ильич.
Марксист наклонился над столом и закрыл грудью жертву.
— Учусь бороться с врагами революции!
— Как это? — удивился глава кружка. — И при чем здесь муха?
Юноша поднял глаза. На щеках его рдел румянец. Взор пылал. Владимир Ильич даже спрятал за спину томик Маркса, опасаясь возгорания.
— Смотрите!
Кружковец извлек из спичечной коробки муху и иголкой придавил ее к столу.
— Жужжит?
— Жужжит, — согласился Владимир Ильич.
— И этим мешает во время занятий стремящимся к знаниям рабочим постигать марксистские истины. Она и есть враг!
— Эк вы ее, батенька!.. А впрочем, в определенном приближении… И что же вы извлекли из своих опытов?
— Жужжит?
Кружковец отделил у мухи крылья.
— Да.
— И так жужжит?
Кружковец оторвал бедняге лапки.
— Тише, но…
— А вот так!
Экспериментатор поставил иголку горизонтально и отчленил мухе голову от вздрагивающего тельца.
— Перестала! М-да! И как вы это интерпретируете?
— С врагами надо действовать безжалостно! Физически! Только физически!
— Понятно. Вы работаете? Учитесь?
— Я служу революции.
— Как вас зовут?
— Феликс. Феликс Дзержинский.
— Еврей?
— Поляк.
— Это одно и то же. Что ж, думаю, вы найдете себе в наших рядах достойное место.
— Я постараюсь.
— Только вот, батенька, знаете: уничтожить врага — это для нас, марксистов, мало.
— А что надо?
— Чтобы враг осознал свои ошибки и заблуждения. И публично покаялся.
— Зачем?
— Тем самым он предостерег бы других людей от вступления на пагубный путь измены и предательства.
— Я буду работать над этим.
— Ищите!
Бронштейн
Не всегда люди, прибившиеся к марксистскому берегу, нравились Владимиру Ильичу. Но он всегда оставлял их рядом, если надеялся извлечь из них пользу.
Так в кружке появился щеголевато одетый молодой человек, с тростью, в пенсне, с пышной шевелюрой.
— Вы, наверно, редактор? — попытался угадать Владимир Ильич.
— Я — еврей! — ответил тот. — Лев Бронштейн.
— Что же вас привело к нам?
— Я умею хорошо считать: в уме, в столбик, на счетах. Я могу даже извлекать корни.
— Квадратные?
— Любые!
— У вас есть свой метод?
— Да. Я зову рабочих, и они окапывают его со всех сторон.
— Ха! Ха! Ха! Да вы, я вижу, большой шутник, батенька! А в чем же ваша польза для дела?
— По теории господина Маркса при коммунистическом режиме заводы продолжат свою деятельность.
— Непременно! — подтвердил Владимир Ильич.
— И прибыль от их деятельности будет распределяться на всех.
— Архиверно!
— Значит, обязательно понадобятся люди, чтобы участвовать в этом процессе.
— Да.
— Я этим и хотел бы заниматься.