Байки из мавзолея. Роман в анекдотах

Феликс Эдмундович Дзержинский быстро сделался в кружке чрезвычайно полезным человеком. Он оказался превосходным докладчиком. И благодаря ему Владимир Ильич узнал о соратниках много нового.

Первым он доложил Владимиру Ильичу про Цюрупу.

— Он вовсе никакой не гуманист. И никаких птичек не подкармливает.

— Зачем же он собирает хлебные остатки?

— Он варит из них брагу. Гонит самогон. На что и живет.

— Интересное открытие! — одобрил действие соратника Владимир Ильич. — Продолжайте, батенька, наблюдать.

А сам пригласил на разговор сборщика крошек.

— Ну-с, голубчик, рассказывайте!

— Что?

— Все! Наслышан про птичек, которых вы якобы кормите.

— Да! — не стал отпираться Цюрупа. — Гоню самогон. Это мой личный вклад в счастье трудового народа.

— Как это? — опешил пролетарский вожак.

— Ведь религия — это опиум для народа?

— Да, я так говорил.

— Но если человека не пустить в церковь, он отправится в кабак. Где напьется, подерется, разобьет посуду. И неприятности, и денежные расходы.

— А в чем ваша роль?

— Я продам ему самогон дешевле, чем в кабаке. Он все равно напьется. Но уже дома. Погоняет жену и детей и завалится спать. И вся его семья будет счастлива: папка дома, деньги целы. Это и есть трудовое народное счастье.

— Хм! А что же вы раньше скрывали?

— Боялся, что меня неправильно поймут.

— Зря, батенька, боялись. Наоборот. Вы можете очень помочь кружку.

— Как?

— Будете поставлять в кружок спиртное. И не забудьте про льготные цены.

— А?

— Не вздумайте отказываться. Мы делаем общее дело.

Следующей жертвой докладчика стал Яшка Свердлов, сын сапожника. Если яблоко от яблони падает недалеко, то Яков от профессии своего отца откатился на очень порядочное расстояние.

— А вы знаете, что за дам привел Свердлов в кружок?

— Расскажите, батенька.

— Слушайте…

И Дзержинский немедленно доложил про бедного сына сапожника.

— Что! — возмутился Владимир Ильич, выслушав соратника. — Ну-ка зовите сюда товарища!

А когда Яков Свердлов явился, пролетарский вожак обрушился на него с вопросами. Повел он издалека.

— Скажите, почему ваши барышни не носят лифчиков?

— Чтобы почувствовать себя свободным человеком, нужно дышать полной грудью. А лифчик стесняет, — уверенно ответил тот.

— А почему на них нет трусов?

— Для удобства хода. Они ведь бегают взад-вперед.

— А почему они остаются на ночь в комнатах наших товарищей?

— Люди вернулись с революционных заданий, устали…

— Вот, вот! И что?

— Вымотались. Бухнулись в койки. И заснули.

— Так что же там делают ваши барышни?

— Помогают. Снимут сапоги, разденут. Одеяло подоткнут.

— Всю ночь?

— Убраться еще надо. Товарищи-то не всегда аккуратны.

— А почему, когда я заглянул, одна была совсем голая?

— Так жарко ж. Вспотела. И разделась.

— А зачем она в таком виде скакала на столе?

— Мух на потолке сбивала. Мухи жужжат, мешают товарищам спать.

— У нас спец по мухам товарищ Дзержинский. Надо было его пригласить.

— Голый мужик! На столе! Ночью! Это ж какое-то извращение. Увольте!

И тут Владимир Ильич нанес свой главный удар.

— А вы знаете, что они пришли прямо из борделей?

Обувных дел мастер на прямой вопрос ответил не сразу. Он снял очки, подышал на них и протер несвежим носовым платком.

— Да — наконец проговорил он. — Девушки действительно раньше трудились в публичном доме.

— И как это прикажете понимать?

— Они приведены сюда не просто так.

— А для чего же?

— Для перевоспитания. Здесь, в кружке, в атмосфере марксизма должен произойти процесс перековки падших женщин, жриц любви в рабочих женщин, тружениц, матерей семейства.

— Но они же продолжают здесь свои занятия!

— Да. Это трудно сразу. Нужен переходный период.

— Хорошо. И что бы он был короче, пусть платят по двугривенному.

Свердлов пробурчал что-то невразумительное и выразительно глянул на Дзержинского. Тот сделал вид, что не замечает.

И с упорством и настойчивостью продолжал свою разоблачительную деятельность.

— А вы знаете о вчерашнем вопиющем случае? — остановил он как-то Владимира Ильича.

— Что случилось?

— Этот мерзавец Бронштейн съел две порции гречневой каши и еще попросил добавки!

— Видно, оголодал.

— Еще он позволил себе критику в ваш адрес.

— Какую?

— Якобы вы экономите на порциях гречки. И берете взамен мясо. Для себя.

— Негодяй!

— Мне еще кажется, что он сомневается в теории нашего великого наставника.

— Меня?

— Маркса.

— Отщепенец! Уклонист!

— Я могу его застрелить. У меня есть браунинг.

Кружковец вытащил из кармана пистолет.

— А вот это, батенька, не надо. Это уже уголовщина. А наше оружие — убеждение.

Дзержинский извлек из кармана перочинный нож.

— Это и есть ваше средство убеждения? — хитро прищурился вождь мирового пролетариата.

— А поглядите, какие у него зазубринки!

Кружковец раскрыл лезвие и сладострастно провел по нему ногтем.

— Затачиваете им карандаш?

— Вроде того.

— И напрасно. Инструментик-то свой спрячьте подальше. Вступаем в двадцатый век, а вы, батенька, с таким примитивом. Ступайте к товарищу Цюрупе от меня. Пусть он вам выделит двойную порцию. Вам, батенька, надо расслабится. Крайне необходимо.

Он быстро набросал на бумаге записку.

— Вот! Передайте ему!