Зная это, я при поступлении в училище сразу честно признался о наличии у меня неких художественных способностей. Уж не знаю, как это помогло при зачислении, но результат был положительным. Вскоре я надел на плечи голубые погоны с двумя желтыми полосами по краям и буквой «К» в середине. Однако, прослужив почти два года рядовым в Кировабадской дивизии, я четко усвоил, что художественные способности должны проявляться по мере надобности. Надобности себе любимому, конечно. К мысли этой меня привел жизненный опыт.
Так, например, за первые полгода службы я оформил около двадцати дембельских альбомов. Оно, конечно, неплохо. Сиди себе в тепле, малюй дурацкие картинки, в то время как все остальные занимаются чем-нибудь далеко нетворческим и неинтеллектуальным. Хотя и меня дембеля не забывали «припахивать», чтобы «нюх не терял».
Но от этих альбомов к концу службы меня просто тошнило. А десантники в свободном падении, которых я рисовал на первой странице, по ночам вокруг меня летали стаями.
Поэтому, когда сразу после прибытия в роту наш взводный Володя Павлов приказал мне в мое свободное время изготовить плакаты с условиями упражнений учебных стрельб для проведения занятий по огневой подготовке, я с готовностью это исполнил. Правда, написал я все это на белом листе… желтой тушью. Как вы думаете, можно ли что-то прочесть на таком плакате метров с пяти?
Увидев результат, взводный ко мне больше с подобными глупостями не приставал.
Правда, курсанты четвертого курса, шефствовавшие над каким-то детским садиком, где они трахали юных воспитательниц, решили привлечь меня для изображения плаката, посвященного Дню знаний. По задумке, надо было изобразить ученицу первого класса с бантом. И я изобразил. Нет, все было хорошо и платье, и бант, и даже портфель. Вот только ученице было лет восемнадцать-двадцать, и вид она имела такой, что ей не в школе, а на панели самое место.
«Завер», увидевший это произведение, заключил: «Блин, девочка с персиками!». Видимо, намекая на пышный бюст и иные округлости, украшающие женщину. Больше мне, названному Заверюхиным «внучатым племянником Сурикова», ничего не поручали до конца первого курса. На втором курсе я сознательно запорол стенгазету роты, куда меня избрали в редколлегию. После этого я спокойно учился и рисовал то, что мне хотелось и когда хотелось, иногда выполняя поручения моего взводного или ротного, когда обстоятельства вынуждали к этому.
В нашем батальоне все равны?
Еще до моего поступления в училище девятая рота входила в состав третьего батальона. Кроме нее в батальоне было еще две роты — седьмая и восьмая. Это были роты десантников. Комбат, понятное дело, тоже был из крылатой гвардии. Фамилия его была Акулов. Само собой, девятая рота была пасынком в этой семье. Но и курсанты в роте были — палец в рот не клади. В результате возникло противостояние. Акулов использовал служебное положение, а курки-спецназовцы отрабатывали свои пакости, отвечая комбату. То в стенной газете вдруг появится политическая сатира, где орел-десантник поднимает на штык «Акулу империализма». Но если приглядеться, то акула-то — вылитый комбат Акулов. То на дверь его кабинета суперцементом приклеят порнофотографию, вырезанную из вражеского, чуждого нашему образу жизни, журнала. А на фото этом в цвете, из женского ануса торчит огурец, а из влагалища — банан. А чтобы не сразу отдиралось — сверху лачком. Как это удалось сделать, чтобы свидетелей не было, если кабинет комбата находился в расположении десантной роты, недалеко от тумбочки дневального, остается тайной.
А тут повадился комбат, начинавший с возрастом жирком покрываться, на зарядку на велосипеде ездить. Сразу две задачи решал. И в училище не пешком, и тренировка попутная. Приедет, у казармы поставит, а сам по этажам. Проверяет, все ли на зарядку вышли. «Сачков» отлавливает. И почему-то вечно его в девятую роту тянет, как медом здесь намазано. А утром, перед завтраком, «показательная казнь». Вывод из строя с объявлением взыскания. И знали все прекрасно, что «сачков» и в девятой, и в седьмой или восьмой — одинаково. Но утром перед строем только спецназовцы стоят. Будто хуже всех. Обидно! Но девятая рота на то и спецназ, чтобы из любого безвыходного положения найти минимум два выхода…
Недолго Акулов на своем велике катался. Выходит раз из казармы, глядь, а велосипеда-то и нет. Туда-сюда, а нет, как нет. Комбат и батальон строил и стыдил, и вознаграждение нашедшему сулил. Нет велосипеда. Как в землю канул.
И встало все на свои места. Пешком идти далеко. Стал комбат, как и раньше, на зарядку время от времени приходить. Про велосипед свой забыл уже. А тут заходит в девятую роту, а там дневальный на велосипеде по расположению катается.
Сердце у комбата екнуло. «Мой!» — кричит. И руками за руль. А дневальный с третьего курса, парень тертый.
— Да что это вы, товарищ полковник? Наш это велосипед, ротный. Мы его на свои деньги купили. Всей ротой скидывались, — и руки комбатовы от руля отцепляет.