Дядя Лёня был человек поступка. В бытность свою не то старшим лейтенантом, не то капитаном, он отчудил такой фокус. Мать его жила в деревне близ какого-то провинциального центра. До города Азолин добирался на самолете Ан-2, а потом должен был трястись на автобусе по российскому бездорожью еще часа три-четыре. Но маршрут самолета пролегал прямо над родной деревней. Когда дяде Лёне наконец надоело отбивать задницу и глотать дорожную пыль, он решил сократить свой маршрут, как и положено десантнику. С парашютом в самолет, понятное дело, никто не пустит. Тогда Азолин сделал хитрый ход. Он надел на себя подвесную систему, пристегнул запасной парашют и все это замаскировал, одев сверху плащ. При его комплекции искусственная полнота не бросалась в глаза. Раньше, когда не было воздушных пиратов, посадка пассажиров в самолет мало чем отличалась от посадки на поезд. Поэтому в самолет Азолин попал беспрепятственно. Когда в иллюминаторе показалась родная деревня, дядя Лёня встал, снял плащ и только тут пассажиры увидели, что под ним скрывался парашют. Пилоты и охнуть не успели, как десантник открыл дверь и, помахав на прощание пассажирам, исчез за бортом самолета. Приземлился он прямо к матери на огород, чем вызвал ее неудовольствие. Но кроме как от матери ему досталось и от начальства. В конце концов установили, что это за отчаянный пассажир, и в часть пришла очень ругательная бумага.
Как-то довелось видеть полковника Азолина в партикулярном платье. Причем костюм был нежно-кремовый. Форма все же как-то скрадывает достоинства мужской фигуры. Или может быть делает их более привычными. В гражданском костюме дядя Лёня выглядел как «человек-гора». Не знаю, как кому-то могла прийти в голову мысль задраться к нему. Но такой случай имел место. Азолин сидел на балконе ресторана «Рязань» со своей красавицей-женой. Играла музыка. Был прекрасный воскресный летний вечер. Компания из гражданских мужчин отдыхала рядом и бросала завистливые взгляды на дяди Лёнину жену. Подпив, один из мужиков решился пригласить ее. Поняв, что супруга не расположена танцевать с назойливым кавалером, Азолин попросил его отойти и поискать для танца другую партнершу. В ответ он услышал: «А тебя, козел жирный, никто не спрашивает!». После этого наглец попытался схватить мадам Азолину за руку. Это было весьма опрометчиво. Не вставая изо стола, дядя Лёня двинул его левой с такой силой, что тот отлетев, тут же потерял сознание. Трое его друзей поспешили вмешаться и, надо сказать, весьма опрометчиво поступили. Так же вставая, дядя Лёня ухватил двух первых за что попало под руку и двинул их друг о друга головами. Те мигом присоединились к первому задире. Оставшегося, который пытался ретироваться, Азолин ухватил за ворот пиджака и вывесил на одной руке за балконом. «Гаденыш! Извиняйся перед дамой за всех, а то отпущу!» — рявкнул дядя Лёня. На крики о пощаде прибежал милиционер и патруль, находившиеся внизу. Но дядя Лёня поставил бедолагу на место только после того, как тот принес свои извинения. Его увел милиционер. Остальных унесли. Начальник патруля, бывший преподавателем нашего училища, и поведал потом эту историю.
Вместо эпилога
Азолин ушел в запас, когда я был на третьем курсе. Еще заходил иногда в училище. Но после того, как я выпустился, мы не встречались. Однако судьба свела меня с ним еще раз, хотя и косвенно.
В Афганистане мне с моей группой пришлось сопровождать генерал-майора Тарасова к месту гибели вертолета, где сгорел Лёнька Азолин — сын полковника Азолина. Он закончил общий факультет нашего же училища и служил в парашютно-десантном батальоне, который стоял в Лашкаргахе до 1985 года. Они летели на облет местности. Вертушка, идя на пределе над барханами пустыни Регистан, зацепилась за вершину одного из них передней стойкой…
На песке осталось только огромное горелое пятно. По длинным черным полосам можно было догадаться, что это сгорели лопасти. Рассказывали, что после гибели сына дядя Лёня сильно сдал.
Офицерские
— Ане поселить ли нам в казарме козла? Будет как талисман нам, на счастье.
— А вонь?
— Привыкнет! Мы же привыкли.
Нариман Сабир Оглы
Лейтенант Касумов, выпускник Киевского ВОКУ, к моему прибытию в часть уже успел «прославиться». Несмотря на то, что «киевляне» выпускались всего на три месяца раньше «рязанцев», этого срока ему вполне хватило для того, чтобы даже бойцы называли его просто «Нарик».