Байки под хмельком

— А кто тебе сказал, что он в машине?

— А где ж? — задал я вопрос и по печальной физиономии Женьки и по спиртным парам, исходившим от него, догадался, что коньяк приказал долго жить.

Совесть моего товарища грызла недолго. Он вдруг встрепенулся, тронул мужика за рукав телогрейки.

— Бать, а бать! Где здесь можно купить коньяку или водочки?

Местный щелчком швырнул сигарету в снег, повернулся к нам.

— Где ж вы её, етыть, купите, водочки? Уже и магазин и палатки закрыты. У нас, в Константиново, рано закрывают.

— Что ж, так все плохо? — поникшим голосом спросил Женька.

— Ну, почему ж плохо? Здесь самогонку продают трех видов. Забористая самогонка. И не дорогая. Двадцать рублей пол-литра.

— Где? — в один голос обратились мы к мужику.

— Я в доле? — мужик оказался нахалом.

Через минуту, гуськом следуя за местным, мы шли по протоптанной узкой дорожке в конец деревни. Остановились перед небольшим, срубленным в лапу, домом. Женька протянул сотку.

— Бери три. Лишней не будет.

— Каких? — Спросил мужик, — «Есенинку», «Змея Горыныча» или «лягушатинку»?

Мы в недоумении переглянулись, удивленные странными названиями.

— А какая лучше? — спросил я.

— Етыть, у каждого свой вкус. Мне так по душе «лягушатинка». Но могу и «есенинку» и «Змея». Что прикажете?

— Бери всех по одной. — Махнул рукой Женька, — Будем дегустировать.

Через пять минут наш добродетель вышел из калитки, скрестив руки на груди. Таким способом он поддерживал хрупкий товар за пазухой.

— Айда ко мне, — кивнул он головой в сторону есенинской избы. — У меня и помидорчики соленые и хлебушек найдется, и что самое важное, бабы дома нет. Вечерняя дойка.

В темно-коричневых бутылках из-под пива цвет самопала было не различить. Но вот налили по первой «есенинки». Обыкновенный самогон. Правда, чистый, как слеза. И крепкий, зараза. Градусов шестьдесят. Но в глотку льется, как родниковая вода. Между первой и второй — чтобы муха не успеха пролететь. Стопки — по восемьдесят граммов, граненые. Раз, два и бутылке конец.

Евсеич, так звали нашего нового знакомого, сплюнул помидорную кожуру, заулыбался:

— Ну, что теперь? «Горыныча» или «лягушатинки»?

— Что крепче? — спросил я.

— Етыть! Конечно, «Горыныч». На змеях настоен.

— Ты хочешь сказать, что «лягушатинка» — на лягушках? — с недоверием улыбнулся Женька.

— А то как же! На самых настоящих рязанских лягушках!

Он зубами вынул из горла пластмассовую пробку и разлил по стопкам. Пойло было зеленого цвета. Ничем от «Тархуна» не отличить.

— Что на самом деле, на лягушках? — глядя на зеленую жидкость, скривился Женька.

Я склонился над своей склянкой и понюхал — даже самогоном не пахла. А Евсеич, широко открыв рот, неторопливо влил самопал.

— Как к себе домой пошла! Хороша!

Мы последовали его примеру. И, правда, хороша.

— Летом, мы как французы, ещё и лягушачьими лапками закусываем. Только сейчас, зимой, где их возьмешь?

Женька, всасывая, помидор, что-то промычал в ответ. Я снова потянулся за початой бутылкой. Голова приятно кружилось, и даже казалось, что в ушах что-то квакало.

Евсеич рассказывал о местных умельцах — самогоноварах. Оказывается для «лягушатинки» отлавливают только четыре вида местных лягушек. Непременно зеленого цвета. Именно они, при настое самогона дают напитку «тархуновский» оттенок.

— А при приготовлении «Горыныча», неужели змеиный яд используют?

— Зачем же яд? — удивился Евсеич, — Гадюку разве кто по незнанию в бутыль с самогоном опустит. Ужей отлавливают и в самогон. «Горыныч», сейчас попробуете, градусов восемьдесят будет. Двойного перегона. Ему и цена сорок рублей за бутылку.

Он встрепенулся, полез в карман и положил перед Женькой смятую десятку.

— Вот. Двадцать за «есенинку», тридцать за «лягушатинку» и сорок за «Змея». Десять — сдачи.

«Горыныч» ошпарил полость рта. Мне показалось, что в нем было все девяносто. Чистый спирт!

Женька передернулся, сложил руки на столе и опустил на них голову. Через минуту мирно посапывал. А мы с Евсеичем продолжали беспощадную борьбу со «Змеем Горынычем», приканчивая его мелкими дозами…

2000 г.

Робинзон

Вадим штурманом на буксире работал. Он и предложил: фигли, такой праздник, в виде неожиданного аванса, отмечать в городских условиях? Можно махнуть на какой-нибудь аккуратненький островок, катер-то под рукой, и уж там дать волю чувствам. Глуши, родимую, за милую душу и ничего не бойся ни милиции тебе, ни начальства, ни жен, ни «хвостов» — желающих выпить на дармовщинку.

Все с бурным одобрением поддержали призыв штурмана. На природу, на природу! Благо, до первого островка, Коврижки, полчаса ходу. По пути можно и «подогреться», а уж там, на острове, развести костерчик и сварганить что-нибудь. Например, крабов наловить. Прелесть, а не закусон!

Полный вперед!

Но на Коврижке уже отдыхала веселая компания. Судя по торпедному катеру, военные моряки. Конечно, можно было разместиться рядом, но Вадим глянул бинокль и объяснил, что у вояк, по всей видимости, водка уже заканчивалась. А пока ещё трезвым портовикам брататься с пьяными матросами не очень-то хотелось. Да и мало ли чего могло случиться?