Байки. Сборник 3

Дед на крыльце подвесил большую бронзовую ступку и бил в нее, чтобы бабушка там, на горе, знала, что Вася ее уже увидел и ждет.

А на пути следования дед на столбах и заборах приделал откидные сиденья, чтобы бабушка могла отдохнуть по дороге.

Иногда он слишком увлекался и, как Робинзон Крузо, строил такие необъятные «лодки», которые невозможно дотащить из глубины острова к океану…

Как-то бабушка помечтала о том, что хорошо бы на огромном тазу для варки варенья иметь такую же огромную крышку.

И дед тут же взялся за дело.

На свалке нашел стальной лист и каждый день ходил к нему с хиленькой ножовкой, но недели за две все же выпилил круг нужного диаметра. Отполировал до зеркального блеска, просверлил дырки, намертво приклепал дверную деревянную ручку и торжественно презентовал бабушке Шуре. Бабушка была очень рада, но не смогла принять такого дорогого подарка. Не из кокетства, а просто не смогла оторвать крышку от пола. Этот спартанский щит весил чуть меньше канализационного люка.

Грустный дедушка предложил смастерить на потолке нехитрую систему блоков для подъема крышки с пола на таз с вареньем, но бабушка почему-то мягко отклонила эту идею…

Но вот приближался ее день рождения, и дед, как всегда, решил прыгнуть выше головы, создав что-нибудь этакое.

Запала ему в голову идея — красками написать большую картину метр на полтора и это при том, что художник из него такой же, как из Кисы Воробьянинова.

Дедушка умел рисовать только графики функций, а я — только индейцев, стреляющих из пулемета…

Но не будем забывать, что у деда два высших, и его никогда не пугали сложные пути к поставленным целям.

Напряженная работа над картиной продолжалась целую неделю, по три часа в день, дольше было нельзя, ведь мы зависели от правильного освещения еще больше, чем все великие художники возрождения вместе взятые…

В последний день перед домом установили четыре табурета, а на них взгромоздили садовую скамейку, на которой я и сидел в бабушкиной одежде, свесив ножки.

Сейчас бы соседи вызвали милицию и обвинили моего деда в педофилии. Еще бы — сам закрылся в домике, переодел десятилетнего внука в женскую одежду, усадил на высоченную скамейку и покрикивает на него из-за двери…

Ну точно — извращенец.

Каждый день после изнурительного писания картины дедушка выходил весь потный, но счастливый. Как вампир, щурился на солнечный свет и говорил:

— А ну ходы подывыся. Ну шо, гарно выходыть?

Я с нетерпением врывался в домик, где на стене вверх ногами висело огромное полотно, и старался сделать стойку на голове, чтобы оценить, что же прибавилось за сегодняшний день.

Картина у нас получилась настолько шикарная, что даже Репин, наверняка, замедлил бы шаг, проходя мимо нее. Ну хоть чуть-чуть…

А уж бабушка была просто счастлива.

Жаль, что этой картины давно нет. Но за многие годы я запомнил ее до последней травинки. Композиция, правда, никакая: забор, кусок огорода и пара сараев, торчащих из зелени, а на переднем плане уставшая «бабушка» с палочкой и цветами, закрывающими лицо…

Зато как прописан каждый листочек, каждый пиксель. И неудивительно, ведь это была все же скорее не картина, а фотография, сделанная при помощи нашего дачного домика, на неделю превращенного в идеально затемненную камеру обскура.

Завешивались окна, законопачивались все щели, и сквозь проделанную в двери дырочку свет уже готовой перевернутой картиной ложился на холст. Оставалось только обрисовать и раскрасить…

…В 86-м неожиданно умерла бабушка Шура, и дедушке Васе больше не для кого стало бить в самодельный колокол.

Через месяц он тихо отправился за ней…

Про немецкий язык

80-е годы прошлого века. Военная академия в одном крупном городе. Учащиеся нашего курса — сплошь офицеры не ниже капитана. Воистину украшение потока — пара жутких разгильдяев, профессионалов в борьбе с зеленым змием (воевали, они, правда, на его стороне), двух майоров. Гирченко и Цымбалюк (имена изменены до неузнаваемости). История умалчивает, были ли они знакомы раньше, но порознь их никто никогда не видел. Были они, как говорится, однотипными: одного роста, одной комплекции, даже лица чем-то похожи были. И обитали Гирченко и Цымбалюк в одной комнате в общежитии. За схожесть внешности и характера их пару прозвали Дубль. Но через какое-то время прозвище само собой вылилось в Дупель. Что, кстати, чрезвычайно им шло и как нельзя более точно определяло их ежевечернее состояние.

Одним прекрасным утром (хотя кому как! Дупелям оно таким не казалось) дверь аудитории отворилась, и народу явились Гирченко и Цымбалюк. Сказать, что были с бодуна, — ничего не сказать. Они были с БОДУНА… Накануне, оказывается, был такой повод, мимо которого ну просто невозможно было пройти. То ли очередная годовщина Ланкастерхаузской конференции, то ли день рождения Патриса Лумумбы… В общем, при их появлении от выхлопа даже мухи с потолка попадали.