Байки Семёныча. Вот тебе – раз!

Ну и чудесный же это был парчок, я вам скажу! Располагаясь в развилке дороги, идущей с окраины города и разбегающейся в этом месте латинской «игрек», был он совсем небольшим, но удивительно зеленым, вмещающим в себя и памятник тому самому Ленину, указывающему раскрытой ладошкой в сторону выезда из города, и открытый кинотеатр, где в летнюю жару по вечерам так приятно было смотреть кино, и небольшой продовольственный магазинчик, при входе в который восседал некий субъект по имени Радик в неразрывной паре со своей большущей пивной бочкой желтого цвета. Радик был евреем, возраст которого определить было решительно невозможно, бочка же, судя по измятым бокам, заржавевшей раме и сильно облупившейся краске, Радика по возрасту своему превосходила совершенно точно. Сейчас вы такого уже, конечно же, почти не встретите. Я имею в виду, чтоб пиво из большой желтой бочки на розлив продавали. Да и тогда, во время всеобщего дефицита, когда пиво имело всего две ипостаси: «пиво есть» и «пива нет», встретить его свободно продаваемым было достаточной редкостью. Но Радик был! Радик, практически не стареющий, маленький еврей с хитрой улыбкой в глазах, вместе с его облезлой желтой бочкой с надписью ПИВО, криво нанесенной поверх плохо закрашенной надписи КВАС, были тут всегда!

Юрка, теперь повзрослевший и ставший студентом, помнил, что еще маленьким мальчиком, приведенным папой в этот славный парчок на вечерний сеанс в летнем кинотеатре, он видел его, практически не изменившегося с тех времен Радика-Агасфера. Он ровно так же сидел на том же самом табурете и, обмывая мутные стеклянные кружки в маленьком фонтанчике водой совершенно сомнительного качества, наливал в эти самые кружки пенный напиток, который на его торговой точке всегда имел одну-единственную ипостась – «пиво есть!» Оттого и не могло быть никаких сомнений, что, придя к Радику, вы обязательно получите свою кружку пенного и всенепременно разместитесь на удобной лавочке в тени великолепных сосен и иной буйной растительности для более чем приятного времяпрепровождения.

Теперь, к сожалению, нет там уже ни парка, ни Радика. Теперь там какой-то новомодный, как оно и водится, из стекла и бетона слепленный несуразной кубической формы то ли торговый, то ли бизнес-центр. Или даже центр торговли бизнесом. Неважно! Эта серая безликая громада, возведенная без малейших потуг на творческую и архитектурную мысль, подмяла и похоронила под собой и тенистую благодать парка, и нежные воспоминания об индийской «Зите и Гите» в вечерней прохладе летнего кинотеатра, и чувство собственной значимости в почетном карауле пионеров у памятника пролетарскому вождю, и, казалось бы, вечного Радика вместе с его еще более вечной бочкой. Все и без остатка стерло новое время, оставив нам лишь приятные воспоминания.

Но сегодня я не об этом.

Сегодня я о том, что непоседливость организмов и яркость характеров этих замечательных парней вовсе не ограничились одним только всплеском положительных эмоций при вступлении в дружную семью студенчества. Вовсе нет. Со временем выяснилось, что это не просто своеобразие их габитусов, но это вообще стиль их жизни. Ну просто они так жили, и они так чувствовали. Надо отдать им должное в том, что, однажды сплотившись вместе, они никого в свою дружную мишпуху силком не тянули, вполне удовлетворяясь обществом друг друга. Но люди все равно к ним льнули. И мальчики с самых разных потоков и курсов, и по непонятной для меня по сей день причине девочки. Так же со всех возможных курсов и потоков. Парни были настолько энергичны и искрометны, что казалось, будто бы их не четверо вовсе, а как минимум десятка три.

Этим парням, к примеру, ничего не стоило, гуляя по коридорам родного корпуса, во все горло орать «Strangers in the Night» или, натужно раздувая щеки и надрывая связки, за весь оркестр а капелла исполнять «Chattanooga Choo Choo». При этом, окажись в этот момент рядом с ними легендарный Синатра на пару с Гленном Миллером, у них не возникло бы ни одного возражения или, допустим, недовольства качеством их исполнения. Я так думаю, что Гленна особенно порадовал бы Ваня, так усердно исполнявший партию паровоза, едущего в далекую и загадочную Чаттанугачучу, что из него реально шел пар и летели брызги кипятка.

Им ничего не стоило, примостившись на выходе из корпуса в начале большой перемены, держа в руках ручки и листы бумаги, со скучающим видом чиновников из домоуправления каждому выходящему предлагать немедленно записаться. И на вопрос «каждого проходящего», ошарашенного напором предложения: «Куда?» – дать спокойный и уравновешенный ответ, буднично произнесенный поверх листа бумаги: «В групповой секс». А на удивленно-гневное: «Ты че-е-е?! Не-е-е-ет конечно!!!» – спокойно отвечать: «Жаль! Очень жаль! Какой необдуманный поступок! Вычеркиваем». И я вам больше скажу, на следующий день некоторые из вычеркнутых, робко подойдя сбоку, негромко интересовались, как там все прошло и когда следующая запись.