Байки Семёныча. Вот тебе – раз!

О том, что результат обещает быть потрясающе ярким, Димитрий знал, а дядя Лёша начал понимать уже где-то ближе к середине второго тазика наваристого орехово-перечного отвара. Погрузив в себя очередную ложку гостевого кушанья, дядя Лёша вдруг замер с этой ложкой во рту и вместо широко раскрытого рта для обратного извлечения ложки вдруг широко раскрыл глаза. Так широко, что верхние ресницы сошлись у него на лбу с кромкой прически, а нижние ресницы опустились куда-то ближе к подбородку. В глазах его читался немой вопрос: «Когда эти сволочи ложку раскалить успели?», а где-то на заднем фоне медленно зарождался звук закипающего чайника со свистком. А потом вслед за свистком, как тому и положено, появился пар. Шел он из дяди-Лёшиного носа и, будучи в самом начале жиденькой струйкой, всего за пару секунд превратился в упругую струю, какой позавидовал бы даже гудок паровоза П38. Однако же, будучи человеком глубоко интеллигентным, ложками швыряться не обученным, он эту самую ложку медленно изо рта извлек и с показной неспешностью возвернул ее в лоно родной тарелки с недоеденной лавой. Всем видом своим дядя Лёша тщился продемонстрировать, что совсем ничего не происходит и что он «просто наелся уже и все». Однако было совершенно очевидно, что его ожидания предстоящего облегчения при избавлении от ложки, по причине которой, как ему казалось, все беды в ротовой полости происходят, разбились на тысячи мелких осколков. Легче не стало. Хуже стало. Жар мартеновской печи в ротовой полости передался по всему немаленькому телу дяди Лёши, и он из-за мгновенно поднявшейся до семидесяти градусов температуры взмок так, будто в дубленке уже двадцать минут в сауне заседает. Он судорожно сжал край стола и широко раскрытыми глазами вперился в горизонт, как бы пытаясь углядеть там, в ярко-алом закате, истинную причину происходящего, а лучше всего – сроки прихода облегчения.

Однако же, твердо памятуя о своем «Слаба-а-а-ак!», выданном Дмитрию в недавнем диалоге об индивидуальной невосприимчивости к острым кушаньям, дядя Леша своего смятения выдать никак не мог. Невозможно было дяде Лёше лицо потерять всего через полчаса после того, как своими уникальными возможностями по поглощению капсаицина и синигрина похвалялся. «Не. Не очень-то остро. Совсем не остро. Ну только если немножечко, самую капельку. А так-то я накушался просто. И вообще, сытый я очень, потому как еще дома покушал и в самолете на убой кормили. Сильно я, однако, сытый и потому больше кушать не смогу», – говорил он, с трудом ворочая распухшим языком и стараясь обеими руками от себя керамический тазик жидкого пламени оттолкнуть. Дмитрий же, комбинатор доморощенный, понимая, что желаемое шоу уже началось, для достижения большего зрелищного эффекта этот тазик так же двумя руками толкал к дяде Лёше, настаивая на том, что у них в Африке так не принято и что «нужно до самого донышка докушать, а то верховный бог реки Акосомбо, жуткий, но справедливый Асасе, гневаться станет и ночью неблагодарного нехочуху малярийным комаром до смерти заклюет». Дядя Лёша со спорным аргументом не соглашался и убеждал Дмитрия в своей полной безопасности по той причине, что прилетел он всего пару часов назад и товарищ Асасе его еще в лицо не знает совсем, а потому с комарами пока риск минимальный. Как минимум еще неделю минимальный. И что он, дядя Лёша, на такой риск пойти однозначно готов. При всем этом дядя Лёша потел так, будто он с банными экстремалами решил в перетопленной сауне выносливостью посоревноваться и в доказательство своей крутизны на состязание в мохнатом тулупе и шапке-ушанке, под подбородком завязанной, заявился. Глаза дяди Лёши выступили из глазниц настолько, что при желании он смог бы зрачком по ним, как по маленьким глобусам, кругосветное путешествие устроить, а от пунцового лица дяди Лёши можно было раскурить полноценную сигару. Желудок его бурчал так громко, что временами заглушал диктора аэропорта, объявлявшего новость об очередном прибывающем рейсе, и по звукам, исходящим из недр дяди Лёши, было совершенно ясно, что в нем теперь идет смертельная битва между пищевым напалмом и инстинктом выживания. Из носа дяди Лёши двумя водопадами изливалась простуда всех лет его длинной жизни, но руки, занятые переталкиванием тарелки, не имели возможности подтереть этот неблаговидный назальный поток. В общем, перцы, как это и предполагал Дмитрий, делали свое дело.