Читаем Байки «скорой помощи» полностью

Махровый банный халат, в который был одет убитый, сполз на пол (швы на рукавах под давлением вздувшегося тела разошлись напрочь) и превратился в грязную мокрую тряпку. Кровь, стекшая из развороченного при выходе пули затылка, застыла на кафеле пола коричневой лакированной коркой Кожа, натянутая до предела, словно на барабане, тоже стала коричневой. Мошонка, выпиравшая между ног, напоминала две испачканные землей дыньки. Довершали картину опарыши, ползавшие по телу, и множество мух, то садившихся на убитого, то деловито жужжащих в воздухе.

Устраивать осмотр мертвого тела Данилов не стал. Посмотрел с двух метров – и хватит. От неприятного зрелища и еще более неприятного запаха виски сдавила боль.

– Это, конечно, маразм, констатировать подобного жмура, – словно извиняясь сказал капитан, – но что поделать, правила есть правила.

– Все нормально, – усиленно борясь с подкатившей к горлу тошнотой, Данилов бросился на лестничную площадку.

Здесь курили двое человек в мятых костюмах с печатью усталости на небритых лицах. Данилов с наслаждением вдохнул табачный дым, повисший в воздухе. Головная боль слегка отступила.

Прямо отсюда, из подъезда, он вызвал «труповозов» и получил следующий вызов – на Ташкентский бульвар, к мужчине шестидесяти двух лет с болями в груди.

В машине Данилов принял сразу две таблетки седальгина.

– Приперло? – посочувствовал Петрович.

– Проголодался, – буркнул Данилов. – Червячка заморил.

– Я понимаю, – некстати продолжил разговор Петрович. – У самого голова побаливает.

– У тебя, Петрович, она с похмелья побаливает, а у меня по нескольку раз в сутки раскалывается напополам! – сердито возразил Данилов. – Это совершенно разные понятия – твоя головная боль и моя!

Петрович все понял и замолк.

На кардиограмме пенсионера, как и ожидалось, вылез свежий инфаркт миокарда.

– Придется нам с вами поехать в больницу, – объявил Данилов. – Надо подлечиться. Сейчас сделаем вам пару уколов и поедем.

– Что ж делать, – обреченно вздохнул пациент. – Раз такое дело.

Мужик попался терпеливый и сознательный. Не донимал жалобами, не стонал, не приставал с расспросами о прогнозе. Даже порывался дойти до машины пешком, но под строгим взглядом Данилова стушевался и покорно дал уложить себя на носилки.

– В сороковые-пятидесятые годы прошлого века больным с острым инфарктом вообще запрещали двигаться, – сказал Данилов, загрузив пациента в машину. – Даже в больницу не везли, поскольку транспортировка считалась опасной для жизни.

– И что же с ними делали? – спросил тот.

– Оставляли, где лежал, и лечили амбулаторно.

В приемном отделении сто пятнадцатой больницы Данилов встретил своего однокурсника – Мишу Байбакова, сосудистого хирурга, вызванного сюда для консультации. После обмена приветствиями Байбаков ни с того ни с сего сказал:

– В самом начале своей работы я по глупости никогда не отговаривал больных оперироваться у меня. Постепенно я поумнел и делаю это все чаще и чаще. Исправляюсь, так сказать. Отговариваю практически всех.

– От операции?

– Нет, не от операции. Если операция показана, то без нее не обойтись. Я отговариваю оперироваться у меня.

– Почему? – удивился Данилов.

– Не потому, что я такой плохой, ленивый или безответственный. Я люблю свою работу, люблю оперировать. Если хочешь знать, то мне до сих пор приятно слышать слова благодарности, приятно творить добро. Особенно – со счастливым концом.

– Тогда я тебя не понимаю, – признался Данилов. – В чем дело?

– В исходе, – нахмурился Байбаков. – В том, что определенный процент операций заканчивается летальным исходом. Так вот – я предпочитаю оперировать тех, кто понимает это. Я говорю людям, что я не кудесник и что в Москве есть много куда более именитых, знающих и умелых хирургов. Тех, кто после этого продолжает хотеть оперироваться у меня, я оперирую. Это – мои больные. Мои единомышленники. И нервотрепки от них куда меньше, чем от тех, кто стопроцентно нацелен на чудо. Ну, ладно, мне пора. Не пропадай!

– И ты не пропадай!

Достав из кармана наладонник, Данилов сначала подумал, что тот снова забарахлил, и запустил перезагрузку – весь экран плыл сиренево-фиолетовыми пятнами. В ожидании завершения процесса, он поднял глаза и увидел, что белый халат проходящей мимо женщины тоже покрыт пятнами. Таким же пятнистым оказался и потолок, но лучше бы Данилов не поднимал к нему глаз – от запрокидывания головы подутихшая было боль усилилась раз в десять. Данилов поспешил в машину – глотать таблетки посреди приемного отделения, да еще и всухую, было бы неуместно. Или пристали бы с расспросами, или же сочли бы наркушей, вроде телевизионного доктора Хауса.

Еще одна таблетка седальгина вкупе с двумя таблетками но-шпы полностью избавили Данилова от пятен перед глазами и частично – от разлитой по голове боли. Приятная неожиданность – вместо очередного вызова одиннадцатой бригаде разрешили вернуться на подстанцию.

– Погоди-ка трогать, Петрович! Я в салон пересяду.

В салоне Данилов улегся на носилки и предупредил:

– До следующего вызова я полежу тут. Вера, попытайся взять обед на подстанции…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза