Байки старой «Литературки»

Наполеон, с трудом оторвавшись от газеты “Правда”:

— Мне бы такую газету. До сих пор никто не знал бы про Ватерлоо.

Для такой газеты, как наша, подарком была идея преподавателя журфака Александра Васильевича Калинина: не задевая существа дела, вышучивать безобидные ошибки и мелкие несообразности. Он же предложил и название рубрики — “Заметки Крохобора”. Стоило напечатать подборку-другую этих заметок — и лавина читательских писем захлестнула газету. Нам писали о нелепостях диких и достойных снисхождения, махровых и почти неуловимых, случайных и многозначительных, об оговорках, промахах, неточностях, накладках, ляпах, проколах… Казалось, есть из чего выбирать. Но не тут-то было. Наши читатели умудрялись в упор не видеть, какую пляску в цепях мы затеяли у них на глазах.

Мы не могли даже по мелочам затрагивать тех писателей, которые принадлежали к обширному клану неприкасаемых. Кто-то заметил, что в новом романе Мариэтты Шагинян священник раскачивает в церкви не кадило, а паникадило, и объяснил, что паникадило никакого отношения к кадилу не имеет. Это церковная люстра. Ее раскачивать тяжело и опасно. Не называя автора, мы сослались только на соответствующую страницу “Нового мира”, где печатался роман, но проверка, увидев в журнале священную фамилию, тотчас доложила о подкопе дежурному редактору, и крошечное письмецо с треском вылетело с полосы.

В какой-то местной газетке сообщили о помощи, которую люди оказали дельфину. “За животного можно не беспокоиться”, — написал журналист. Наш читатель прокомментировал: “За животного не беспокоюсь. Беспокоюсь за русского языка”. Письмо напечатали, потому что газета оказалась никому не известной.

Мы не могли трогать “Правду”, потому что это орган ЦК. Не могли трогать “Крокодил”, потому что это, как нам сообщили, понизив голос, негласный орган ЦК. Не могли трогать “Советскую Россию” или “Советскую культуру”, потому что это просто газеты ЦК, “Известия” — потому что это орган Верховного Совета, “Вечернюю Москву” — потому что из нее пришел в “Литгазету” первый зам главного Сырокомский, и т.д. и т.п. Легче назвать те издания, из которых позволялось черпать нелепости. Это — “Комсомольская правда”, но без названия, а со ссылкой: “В одной молодежной газете…”, и “Неделя” — ее можно было даже называть во всеуслышание.

Был твердый запрет на некоторые фамилии. Так, некто Забрежнев из Архангельской области вообще не мог рассчитывать на огласку его письма. Авторов из Москвы и Ленинграда полагалось разбавлять авторами из провинции. “Нужно расширять географию”, — постоянно твердили нам. Наконец, внимательно отслеживалась процентная норма. Чтобы напечатать письмишко женщины из Прибалтики по фамилии Каган-Розенцвейг, пришлось рядом специально громоздить письма с безусловно славянскими подписями.

Однажды в подборке “Почты Крохобора” шло письмо читателя по фамилии Овсищер. Благополучно миновав гранки, контрольную и подписную полосы, оно попалось на глаза Артуру Сергеевичу Тертеряну. И он легким взмахом пера заменил в подписи всего одну букву — последнюю: вместо “р” написал “в”. Получилась замечательная русская фамилия Овсищев. Вполне лошадиная, если воспользоваться ассоциативной смекалкой чеховского героя. Я пробовал объяснить Артуру Сергеевичу, что Овсищер — это реальный человек, что он обязательно будет возражать, — ничего не помогло. Артур Сергеевич резонно заметил, что проблемы надо решать в порядке поступления. И проблема не замедлила поступить. Овсищер был добродушен, но четок. Он привык, что его трудную фамилию коверкают. Чаще всего пишут Освищер, но Овсищевым он еще ни разу не был, быть не хочет и требует, чтобы газета поместила опровержение. В ответ мы с преувеличенным усердием извинились за якобы техническую ошибку, признались, что поправок не даем вообще, но можем напечатать его новое письмо с какой-нибудь отмеченной им погрешностью, и на этот раз точно воспроизведем непростую фамилию автора. Овсищер тут же прислал новое письмо, мы подобрали ему в противовес несколько писем с добротными русскими фамилиями и распрощались с Овсищевым навсегда.

Опер в опере

Литературные музеи бывают собственно литературными и мемориальными. В обычном литературном музее вам покажут, допустим, фотографии Достоевского, несколько иллюстраций к его романам, обложку “Братьев Карамазовых”… Но это можно увидеть и в любой библиотеке, и даже у себя дома. И от домашнего общения с писателем будет больше пользы. Ведь созерцание обложки никак не заменит чтения самой книги. А в мемориальной квартире Достоевского в Москве выставлена ручка, которой написаны “Братья Карамазовы”. Обыкновенная вставочка, а впечатление оглушительное.

В конце 80-х в Софии меня провели через дом-музей знаменитого болгарского писателя Ивана Вазова. Наверно, там попадались его книги. Целый шкаф мог быть заполнен переводами одного только романа “Под игом”. Но ничего этого я уже не помню. А до сих пор помню обеденный стол, окруженный аккуратно расставленными стульями. На спинке одного из них завязана ленточка. На этом стуле писатель умер.