Бах

Для церковного органиста слава и признание определялись, быть может, количеством прихожан в кирхе во время богослужений. И, стало быть, размером самой церкви. А для того композитора, который сочиняет такую музыку, которой нет применения? Которая — не прикладная, как сейчас говорят. Хотя, как ее определить, прикладную музыку той эпохи? Вот заказал граф Кайзерлинг Баху «Гольдберг-вариации» как средство от бессонницы — тут тебе и налицо самая что ни на есть прикладная музыка! Которую можно к больной голове приложить — и боль успокоить ею. Тут, стало быть, — количеством этих заказов можно руководствоваться. Получается, что вся музыка той поры (в той или иной мере) — заказная. Конечно, слава Богу, это не так!

Но — как разительно отличие нашего времени от той достославной эпохи! Представьте-ка современного сочинителя, который пишет себе музычку, поигрывает ее с друзьями — и не помышляет даже в Интернете ее разместить! Всякий композитор должен озаботиться судьбами своих чад! То бишь, своих произведений. Приложить их куда-нибудь. Желательно, чтобы они не истлели, не пропали бесследно, запомнились как можно большему числу слушателей, исполнялись как можно чаще! И — исполнялись лучшими коллективами и труппами! Это же очевидно! По этим показателям и ныне впереди всех идут представители русского блатного шансона, разудалой попсы с тремя аккордами и еще чего-то такого, что звучит из окон каждого если не второго, то третьего уж точно автомобиля бодрым и оглушительным «тунц-тунц-тунц». Это — слава и признание!?

А, может быть, это только нам, с высоты двадцать первого века, пласт барочной музыки кажется идеалом и образцом Вечной красоты? Быть может, современники слышали ровно те же «тунц-тунц-тунц» и наигрыши «Мурки» у некоторых композиторов той эпохи? Ведь они явно воспринимали ту музыку иначе, чем мы! Может, и тогда она уже была поделена в умах людей на высокую, но совершенно непонятную классику (удел немногих избранных) и популярщину, от которой радостно визжат и впадают в экстаз толпы?

Бах не получил, говорят, за «Страсти по Матфею» ни талера. Гонорары Генделя исчислялись трехзначными цифрами за каждую оперу. Ловкий коньюнктурщик и удачливый делец (говорю это без тени осуждения, эти черты помогали Генделю и как композитору, как Творцу!), Гендель сколотил под конец жизни весьма приличный капитал! Невооруженным глазом видно, что вот он — успех! Публика оценила его усилия по достоинству, «проголосовала рублем», как сейчас говорят.

Так для кого же сочиняют композиторы? Насколько велика роль в этом вопросе цифры? То есть количества слушателей? Получается, что высокое искусство просто по определению не может быть демократичным! Ведь демократия, этот вечный идеал справедливости для человечества, есть буквально — мнение большинства! Как большинство решило, так тому и быть! А раз большинство современников моих решает, что Бах и Моцарт просто в подметки не годятся Клинту Менселлу, сочинившему бессмертный «Реквием по мечте», то, стало быть, и нужно с этим смириться. И — признать правдой! Не говоря уже про тех сочинителей шлягеров и бессмертных «Девочка моя синеглазая», которых носят на руках миллионы поклонников. Ведь миллион явно больше, чем десяток? Ведь так? Не может же миллион ошибаться в выборе шедевра, а жалкий десяток — указывать миллиону на его явные недостатки вкуса?

А, может быть, просто не нужно эти вещи называть одним словом — музыка? Может, все-таки, это совершенно разные, несравнимые ни по каким параметрам, линии человеческих страстей и чувств. Ведь беснование в толпе, захлебывающейся от экстаза, ничуть не говорит нам о том, что эти «чувства напоказ» сильнее, трепетнее, горячее, чем внутреннее переживание в полном одиночестве, скрытое сердцем от прочих глаз. Разве не так?

Слава Богу, искусство недемократично в этом смысле. Оно должно быть демократично только в смысле доступности. Но — не в плане пристрастий. Как писал Николай Бердяев, мнение большинства — это еще не доказательство правоты этого мнения…