Бахмутский шлях

В сарае никто не спал. Все чего-то ждали. Потом один молодой парень — мы с Митькой почему-то были уверены, что он убежал из немецкого плена: был он худой, лицо желтое, болезненное, — подошел к двери, заглянул в одну щель, в другую и тихонько нажал на дверь плечом.

— Закрыто, — сказал он и отошел.

— Шо воны з нами зроблють: шось мовчать? — заговорил бородатый мужчина с глубоко ввалившимися глазами.

— Постреляют или погонят дальше, — ответил спокойно желтолицый парень. Он хотел еще что-то сказать, но закашлялся, опустил голову между острыми коленями и долго трясся в мучительном кашле.

— Як гнать — то гнали б, чи що… Дальше от фронту — спокойниш, а то нимец починае лютовать.

— Ну до границы догонят, а дальше? Ну могут в Германию, а дальше? Конец-то будет когда-нибудь?.. — снова заговорил желтолицый.

— Може що зминиться, доки до границы дойдуть: замиряться, чи що там…

— Замиряться, — вступил в разговор третий, передразнив старика. — Домой спешишь, только не той дорогой идешь…

— Дурень, — обиделся бородатый. — Где село було — там вже бурьян ростэ. Нимец ще в сорок першому зничтожив усих… Я кажу, шо як фронт поближае, то нас могут усих пострелять…

— Не прав, старик, — послышался голос четвертого. — Если погонят дальше, по дороге многие останутся. Ты далеко можешь идти? Вот то-то и оно. А везти тебя не будут, пристрелят.

Старик замолчал. Кто-то сказал:

— Конечно, лучше быть на месте. Они сейчас уверены, что удержатся на Миусе, а как прорвут наши, им придется быстро удирать, могут про нас забыть…

— Як бы так було — то дуже добре, хто проты шо скаже, — согласился бородатый.

Не успел старик кончить, как к двери подошли немцы, открыли сарай и наполнили его своим галдежом. Они орали, толкали нас, торопили выходить на улицу. Во дворе пересчитали и погнали дальше.

На этот раз шли не так, как вчера, — торопились, чуть ли не рысью бежали, словно за нами кто гнался.

— Не иначе наши нажимают, — высказал предположение желтолицый. — Слышите, как там гудит?

На фронте действительно гудело.

Чем ближе к шоссейной дороге, тем больше движение. Здесь, обгоняя друг друга, шли машины, мотоциклы, бежали солдаты.

Наши конвоиры орали на нас, толкали прикладами в спины, не позволяли оглядываться.

У переезда через железную дорогу образовалась пробка. Нас оттеснили даже с обочины, и мы перешли через пути, карабкаясь по насыпи, в стороне от шоссе. За железной дорогой увидели влево и вправо, насколько хватает глаз, длинный противотанковый ров. А перед ним на самой насыпи пулеметные ячейки, окопы. В них уже сидели и стояли солдаты с пулеметами и винтовками. Офицеры бегали от окопа к окопу, что-то кричали.

— Оборону занимают, — заметил парень, — значит, жмут наши.

За переездом немцы, которые вели нас и все время подгоняли сзади, перешли в голову колонны и быстро пошли вперед не оглядываясь.

Первым это заметил Митька.

— Они нас бросили, — сказал он.

— Да, похоже, что так, — подтвердил желтолицый парень. — Но назад ходу нет. Надо нам разбрестись по дороге по одному и…

— Могут пострелять, — дрожащим голосом сказал старик.

— Что-то живот заболел, — проговорил Митька, — сбегаю в кусты, — он кивнул мне и вышел из колонны. На него никто не обратил внимания, и Митька скрылся за деревьями посадки, которая тянулась вдоль дороги.

Я чуть приотстал от колонны и тоже направился к посадке.

Сердце колотилось, в голове стучало — хотелось побежать, но я сдерживался, чтобы не обратить на себя внимания. Все время ждал, что вот-вот кто-то из немцев окликнет меня или выстрелит в спину… Вот-вот…

До деревьев было всего несколько метров, но они, будто во сне, никак не приближались. Ноги подкашивались и совсем не слушались. Наконец я, как утопающий, схватился за ветку, подтянулся к ней, вошел в посадку и упал. Я не мог отдышаться, словно бежал много километров.

Подошел Митька, присел на корточки.

— Что с тобой?

— Не знаю… Наверное, с перепугу…

— Ничего… Кажется, никто не обратил внимания. Вставай, пойдем.

Я поднялся. Мы посмотрели на дорогу, наших уже не было видно, ушли далеко. Шоссе было запружено немецкими машинами, подводами, солдатами.

— Пошли, нечего ждать, — тронул Митька меня за плечо.

Мы вышли на противоположную сторону посадки, остановились: впереди было чистое поле, выходить нельзя. Далеко за бугром чернел лесок, перед ним длинной лентой тянулась кукуруза. Вот туда бы нам добраться!

— Давай до вечера тут под кустом спрячемся, а потом пойдем, — предложил я.

— Нет, что ты! — запротестовал Митька. — Случайно какой-нибудь немец наскочит и прихлопнет. Надо идти. За посадкой не видно. Ну? — повернулся он ко мне. — Что будет!..

И мы рискнули. Шли не оглядываясь, молча и старались как можно спокойнее. А потом не выдержали, оглянулись и, словно по команде, пустились бежать, хотя за нами никто не гнался. В кукурузе пошли шагом.

— Наверное, им теперь не до нас, — сказал Митька.

— Подожди ты радоваться…

— Теперь все! — махнул рукой Митька. — Дорога далеко. Если только из пушки начнут палить.

Стало вечереть, а мы все шли и шли, подальше от шоссе, от железной дороги. Когда совсем выбились из сил, присели отдохнуть.