Бахмутский шлях

Сунул руку в карман и остановился: «штуку»-то забыл оставить! Достал, расстегнул кобуру, положил на ладонь пистолетик. Черненький, ласковый, как птичка, лежит он на ладони, поблескивает, а по телу у Яшки какая-то истома разливается: пистолет-то настоящий! Рукоятка ребристая, как подметка на новых детских галошах. Все маленькое и все настоящее.

Отнести? Нет, жалко! Такая вещь в руки попала!.. Хочется Яшке оставить пистолет себе, рассуждает: «Пригодится… А рыжий — где он меня найдет? Ищи-свищи ветра в поле. Мне же оружие такое очень кстати. Может, бандеровец встретится, я его… — Яшка вытягивает руку, закрывает глаз и нажимает на спусковой крючок… Сейчас выстрелит. Но спусковой крючок во что-то уперся, и пистолет не выстрелил. — На предохранителе, — догадался Яшка. — Ну и хорошо, пусть будет пока на предохранителе». Он вложил пистолетик в кобуру, сунул его на самое дно в вещмешок, запел:

Вспомню я пехоту
И штрафную роту…

Возвратился вечером Яшка к знакомой старушке на ночлег, рассказал ей о своем приключении все, о пистолете только утаил. Рассказывал, думал — она удивится, но старуха ничему не удивилась.

— И-и, милый, людей каких только на свете нет! — пропела она и пошла готовить «вечерю».

— Бабушка, а что такое мародер? — спросил Яшка.

— Разве не понятно тебе? — отозвалась она. — Вор — вот он и есть мародер. А то еще спекулянтки — так те чистые мародерки.

«Нет, — думает Яшка, — майор не так говорил. Он сказал: вор, бандит и мародер…»

ДЕД КАРПО

За окном испуганно залаяла собака, загремела цепью, но тут же осеклась, тявкнула раза два неуверенно и умолкла. Видать, впотьмах не узнала кого-то из своих и теперь принялась ластиться, виновато и радостно повизгивая. Послышался мужской голос:

— Не признал, дурачок… Э-э!.. Ну ладно, ладно… Успокойся. Ну-ну! Лапы-то ведь грязные? Испачкаешь…

Сам не зная почему, Яшка вдруг встрепенулся, окинул глазами свой вещмешок, шапку — все ли на месте, под рукой, словно собирался бежать. В сенях послышались шаги, и кто-то стал шарить по двери, ища скобу. Яшка напряженно смотрел на дверь, и ему хотелось, чтобы она не открылась. Но дверь распахнулась, и в комнату вошел военный. Увидев офицера, Яшка сразу успокоился.

А тот в расстегнутой шинели, в просторной, с большим козырьком фуражке скользнул маленькими, спрятанными в глубоких впадинах глазками по Яшке, низенький, быстрый, будто на пружинах, обернулся вокруг себя несколько раз, бросил небрежно в угол вещмешок, крикнул:

— Хозяйка! Оксана Григорьевна, гостей принимай!

Оксана Григорьевна выбежала из кухни.

— Ты? Опять идешь?..

— Я! — бодро сказал лейтенант. Он сунул большие пальцы под ремень и так и остался стоять, картинно подбоченясь и раскрылатив полы шинели.

— Опять идешь за пополнением?

— Так точно: за пополнением!

— Боже мой! Когда же ты перестанешь водить их?

— Скоро, мать! Думаю, это будет последняя маршевая рота. Да и та вряд ли успеет попасть на фронт — события развиваются бурно и стремительно. Еще один бросок, и Гитлеру капут! Добьем фашистского зверя в его собственной берлоге.

— Дай-то бог, — перекрестилась Оксана Григорьевна. — Может, и мой сыночек объявится. С начала войны так и нет никаких вестей, как в воду канул. Ведь не может же так, шоб совсем неизвестно, где пропал? — спросила она, заглядывая лейтенанту в глаза.

Лейтенант вытащил руки из-за спины, перестал улыбаться. Поправил зачем-то фуражку, взглянул на Яшку, словно тот мешал ему сказать правду, и, вздохнув, положил руку на плечо старушке.

— В такой войне все может быть, особенно в первые годы, когда мы отступали. Но вы пока не беспокойтесь. Вы знаете, сколько людей мы освобождаем? Массу! И гражданских, и военных, и русских, и французов — и кого только нет. А сколько еще по ту сторону ждет нас? А может, ваш сын и не погиб и не в плену, а где-то выполняет секретное задание. И это может быть. После войны все выяснится, уже немного ждать осталось.

— После войны? Мне уж и не верится, шо будет такое время — после войны.

— Будет. — И он быстро оглянулся по сторонам, спросил: — А где же Галинка?

— К матери ушла. Наверное, там заночует. Она ж на два двора: то у матери, то тут, у бабушки, — Оксана Григорьевна смахнула с глаз навернувшиеся слезы, поправила передник. — Так шо, Петр Андреевич, лазню надо готовить?

— Да, баньку бы истопить неплохо, — лейтенант хлопнул ладонями и потер ими с удовольствием. Потом схватил вещмешок и положил его на стол, быстро развязал, достал пачку печенья, плитку шоколада. — Это Галинке гостинец. Шоколад, правда, трофейный, но ничего, есть можно. А это вам, Оксана Григорьевна, — и вытащил сверток, перевязанный бумажной веревкой. Развязывать не стал — потянул, веревка лопнула, порвалась сразу в нескольких местах. Развернул бумагу, бросил на стол перед старушкой теплую вязаную кофту. — Тоже трофейная.

— Немецкая?

— Нет. Нам чужого добра не надо, своего хватает. Немецкий обоз захватили с награбленным барахлом. Новая, вот тут даже этикетка — киевская фабрика. Ну как? Подойдет?

— Спасибо. Дорогая уж очень. Это на молодую…