Бал безумцев

Теофиль нервничает. Он смотрит на потерявшую сознание сестру, которую сам помог насильно привести сюда по приказу отца, наблюдает, как два незнакомца уносят ее обмякшее тело по бесконечному коридору в чрево ледяной, безжизненной больницы. Голова Эжени запрокинулась назад и раскачивается слева направо в такт шагам интернов. Всего час назад она спокойно сидела за завтраком вместе со всеми и даже не подозревала, чем закончится для нее это утро – что она окажется в Сальпетриер, как какая-нибудь чокнутая простолюдинка, она, Эжени Клери, его родная сестра. Они никогда не были близки – Теофиль уважал сестру, но не чувствовал к ней особой привязанности, однако видеть, как ее уносят, будто мешок с камнями, преданную собственной семьей, увезенную из дома обманом в это про́клятое место, в ад для женщин, обустроенный в самом сердце Парижа, было невыносимо. Более того – это стало для него самым страшным потрясением в жизни.

Все нутро сводит судорогой, и Теофиль бросается прочь, за дверь, оставив отца в вестибюле. Тот в замешательстве протягивает руку Женевьеве:

– Франсуа Клери. Простите моего сына, не знаю, что на него нашло…

– Я мадам Глез. Следуйте за мной.

* * *

В скромном кабинете сестры-распорядительницы Франсуа Клери сидит на стуле и подписывает пером документы. Его цилиндр стоит на столе. Сквозь единственное окошко, давным-давно криво заколоченное, сочится дневной свет; в луче, пронзившем воздух от оконного стекла до мощенного плиткой пола, пляшут пылинки. Серо-белые хлопья пыли скопились под столом и открытым шкафом, в котором уже не помещаются папки и кипы бумаг. Запах сырости и гниющей древесины заполняет помещение.

– Какого лечения для своей дочери вы от нас ожидаете?

Женевьева сидит напротив отца Эжени и наблюдает за мужчиной, который сам привез родную дочь в дом умалишенных. Франсуа Клери заканчивает писать.

– Честно признаться, я не жду, что вы ее исцелите. Мистический бред не лечится.

– У нее раньше бывали припадки – жар, обмороки, судороги?

– Нет. Моя дочь нормальная… за исключением того, что, как я вам уже сказал, она утверждает, будто ей являются покойники. Это продолжается много лет.

– Вы думаете, она говорит правду?

– У Эжени есть недостатки… но она не лгунья.

Женевьева замечает, что у мэтра Клери вспотели ладони. Он кладет перо на лист бумаги и, опустив правую руку под стол, вытирает ее о брюки. Кажется, что сюртук внезапно сделался ему тесен. Под седеющими усами дрожат губы. Редкий случай для респектабельного нотариуса, вечно невозмутимого – сейчас ему приходится делать усилие, чтобы совладать с эмоциями. Стены этой больницы приводят в смятение всех, кто здесь оказывается, и прежде всего тех, кто привозит сюда жен, дочерей, матерей. Женевьева уже потеряла счет мужчинам, которые сидели перед ней на этом стуле – рабочие, цветочники, учителя, аптекари, торговцы, отцы, братья, мужья. Без их участия больница Сальпетриер не была бы столь густо населена. Конечно, случается, что и женщины привозят сюда кого-то – свекровей чаще, чем матерей; иногда тетушек. Но большинство пациенток помещены сюда мужчинами, чьи фамилии они носят. И нет участи страшнее – эти женщины остаются одни, без мужей, без отцов, без какой бы то ни было поддержки, и дальнейшая их судьба уже не идет в расчет, никого не волнует.

Однако в данном случае Женевьева удивлена – мужчина, сидящий сейчас напротив нее, занимает высокое положение в обществе. Обычно представители буржуазного класса страшатся самой мысли отправить жену или дочь в Сальпетриер. И дело тут вовсе не в этических нормах, не в том, что они считают безнравственным запереть женщину в доме умалишенных вопреки ее воле. Есть другая причина – если слухи об умопомешательстве кого-то из родственниц распространятся по светским салонам, репутация главы семейства будет подмочена. При малейших признаках душевного расстройства обитательницу апартаментов с хрустальными люстрами тотчас хватают, назначают курс лечения и запирают под замок в какой-нибудь комнате. Чтобы парижский нотариус лично привез родную дочь в Сальпетриер – дело немыслимое.

Клери-отец протягивает подписанные документы Женевьеве. Она пробегает их взглядом и смотрит мужчине в лицо:

– Вы позволите задать вопрос?

– Прошу вас.

– Зачем вы препоручаете нашим заботам дочь, если не ждете, что мы ее вылечим? У нас здесь не тюрьма. Мы помогаем нашим пациентам исцелиться.

Нотариус погружается в задумчивость, затем встает со стула и решительно нахлобучивает на голову цилиндр.

– Если кому-то мерещатся мертвецы, значит в деле замешан дьявол. Мне не нужны бесовские происки в собственном доме. У меня больше нет дочери.

Он с прощальным жестом покидает кабинет Женевьевы.

* * *