Бал безумцев

Эжени краснеет и отворачивается. Она не привыкла к таким грубым выражениям, и в рассказе Терезы ее поразило не столько содержание, сколько форма. Эжени выросла в буржуазной среде, где единственной вольностью в поведении, которую время от времени можно было себе разрешить, считался смех на публике, а о нищете и о жизни в том Париже, откуда вышла Тереза, она лишь читала в газетах и в книгах Золя. Теперь ей придется иметь дело с другой столицей – с той, где чащобы Монмартра и косогоры Бельвиля, где грязь, нечистоты, арго и где крысы снуют по канавам. В платье, скроенном портным с Больших бульваров, Эжени чувствует себя непростительно буржуазной. Уже одно это платье, обычный предмет одежды, отделяет ее от остальных женщин в дортуаре. И отчаянно хочется его снять.

– Тебя не слишком коробит от моей истории, надеюсь?

– Нет-нет.

– Посмотри вон на ту пухляшку лет тридцати с руками, прижатыми к груди. Это Роза-Анриетта. Она была служанкой в буржуазной семье. Хозяин ее домогался, принуждал всячески и до того довел, что она умом тронулась. А вон ту видишь, которая ходит на цыпочках? Анна-Клод. Муж ее избивал, в конце концов она упала с лестницы и оказалась здесь. А на малышку Валентину, вон на ту, с лентами в волосах, у которой рука все время дергается, напал насильник, когда она вышла из прачечной. Врочем, не все женщины тут по вине мужиков оказались, конечно. Аглая, та, в углу, с парализованным лицом, выбросилась с третьего этажа после смерти маленькой дочки. Эрсили, напротив нас, ту, что сидит неподвижно, покусала бродячая собака. А есть здесь и такие, которые о себе ничего не рассказывают, все время молчат. Мы даже имен их не знаем. Вот такие дела. Не очень-то веселая картина для первого дня, да?

Не переставая вязать, Тереза рассматривает Эжени. Эта молоденькая барышня из богатых не кажется ей такой уж чокнутой, хотя порой настоящее безумие не сразу и разглядишь. Тереза помнит разных клиентов – самые приличные и почтенные, на первый взгляд, едва оказавшись в ее комнатушке за закрытой дверью, превращались в буйнопомешанных. Но мужское безумие нельзя сравнивать с женским – мужчины обращают свою ярость на других, женщины – на себя.

Действительно, есть что-то странное в этой растерянной брюнетке, что-то в ней привлекает внимание и дразнит любопытство не только потому, что эта девушка образованна и принадлежит к буржуазному классу, не это мгновенно бросается в глаза и отличает ее от других, а нечто более важное, таящееся внутри. Да и Старожилка не смотрела бы так пристально в их сторону из дальнего конца дортуара, если б тоже не приметила что-то особенное в Эжени.

– А ты как сама оказалась в Сальпетриер?

– По воле отца.

Тереза перестает вязать и кладет спицы на колени:

– Да уж, куда легче, когда тебя сюда притаскивают жандармы.

Эжени не успевает ответить на это соображение – посреди веселой кутерьмы раздается вопль. Санитарки в белом бросаются на середину дортуара; пациентки расступаются – одни напуганы, другие раздосадованы тем, что им помешали готовиться к балу. В проходе между койками на коленях стоит Роза-Анриетта и содрогается всем телом – руки прижаты к груди, кисти вывернуты и похожи на клешни, опущенная голова трясется, дыхание вырывается с хрипами. Медсестры никак не могут ее поднять – сведенные судорогой ноги не хотят отрываться от пола. Приближается Женевьева твердой походкой – прямая, неколебимо уверенная, – расталкивает пациенток, мешающих пройти, достает из кармана склянку и выливает из нее немного жидкости на тряпицу. Опустившись на колени рядом с несчастной женщиной, которая уже не слышит и не видит ничего вокруг, она прижимает тряпицу к ее лицу. Через несколько секунд крики смолкают и расслабившееся тело с глухим стуком падает на пол.

Эжени переводит взгляд на Терезу:

– Куда легче быть где-нибудь в другом месте.

* * *

Припадок, случившийся у Розы-Анриетты, всех лишил желания продолжать веселье – словно ледяной ветер пронесся по дортуару, – и вторая половина дня прошла в тишине и скуке. Некоторые умалишенные воспользовались разрешением прогуляться в парке, прочие предпочли остаться в койках – рассматривали молча свои наряды и мечтали о приближавшемся празднике.

На ужин в столовой, как обычно, раздают суп и по два куска хлеба; всё по-прежнему тихо.

Эжени, охваченная внезапным приступом голода, скребет ложкой по донышку миски, выгребая остатки супа. Боковым зрением она видит, как кто-то справа протягивает ей половую тряпку, и поднимает голову – рядом стоит Женевьева.

– Здесь нет бездельниц – будешь прибираться вместе со всеми. Когда закончишь, жду тебя у выхода из столовой. И оставь в покое миску, в ней уже ничего нет.

Эжени повинуется без лишних слов. Через полчаса скамейки расставлены ровными рядами, посуда вымыта и вытерта, пол надраен до блеска, деревянные столы протерты. Сложив тряпки на место, пациентки возвращаются в дортуар. Часы показывают восемь вечера.

Женевьева, как и обещала, ждет Эжени. Девушка устала, под глазами у нее резче обозначились тени.

– Иди за мной.