Бал безумцев

В дортуаре она с удивлением застает утреннюю суету: на койках ворохи разноцветных тряпок, рюшек, кружев, перьев, лент, перчаток и митенок, чепцов и мантилий. Пациентки продолжают начатые вчера приготовления к балу со всем воодушевлением – подшивают, латают, штопают, дефилируют в пестрых нарядах, кружатся, демонстрируя платья, ссорятся из-за кусочка шифона. Одни оглушительно хохочут над какой-нибудь презабавной шляпкой, другие жалуются, что ничего не нашли себе по вкусу. Лишь несколько женщин не участвуют в кутерьме – древние старухи и пациентки в глубокой прострации. Под их безучастными взорами остальные толкаются, пританцовывают, вышагивают павами, кружатся в вальсе сами с собой, задевая соседок руками и плечами; несмолкаемый гомон экзальтированных женских голосов почти опьяняет – возникает ощущение, что никакая это не больница, а рай для женщин.

– Вон твое место.

Полная медсестра с порога указывает Эжени на койку, и та, опустив голову ступает на эту ярмарку маскарадных костюмов, идет в гущу толпы, изумленная и оробевшая от праздничной суматохи в мрачных стенах Сальпетриер. Стараясь не привлекать к себе внимания, она пробирается к нужному ряду и пятится вдоль него, пока не упирается спиной в стену. Дортуар огромен – здесь сотня женщин, а может, и больше. В дальнем его конце – высокие окна с видом на сад. По обе стороны стражу несут медсестры – наблюдают за умалишенными, равнодушные к атмосфере праздника, царящей в дортуаре. Эжени ошеломленно озирает помещение и в конце концов натыкается на взгляд Женевьевы. Та стоит в левом углу и пристально смотрит на нее с открытой неприязнью. Эжени отводит глаза и, сев на койку, подтягивает ноги к подбородку. Ей слишком неуютно. Она чувствует, что ее внимательно изучают, анализируют каждое движение, будто хотят найти мельчайшие недостатки, хоть какой-то изъян, который оправдает ее заточение в Сальпетриер. Вокруг бодрая кутерьма, но чувствуется, что равновесие слишком хрупкое – в любой момент все может обернуться коллективной истерикой. От этой атмосферы полурадости-полуотчаяния Эжени становится еще хуже. В вихре платьев и головных уборов она мало-помалу начинает различать сведенные судорогой руки, лица, дергающиеся в нервном тике, лица безо всякого выражения, лица, искаженные гримасой веселья, хромые ноги под пестрыми подолами, апатичные тела под простынями на койках. Воздух в дортуаре прогорклый, здесь пахнет смесью этанола, пота, металла, и хочется распахнуть все окна, чтобы впустить свежий ветер из парка. Эжени смотрит на платье, которое на ней со вчерашнего утра; она все отдала бы за возможность вернуться сейчас в свою комнату, привести себя в порядок и выспаться в собственной постели. Несбыточность этого желания заставляет острее осознать, в каком положении она оказалась. У нее безжалостно забрали все, что было знакомо и привычно, не заботясь о ее согласии, и уже никогда не отдадут обратно. Ибо, даже если ей удастся отсюда вырваться – но как и, главное, когда? – двери отцовского дома для нее закрыты. Вся жизнь, какой она была до сих пор, всё, что ее составляло – книги, наряды, уединенность, – канула в прошлое. У нее больше нет ничего – и никого.

Напряженные пальцы комкают край одеяла. Слегка наклонившись вперед, Эжени закрывает глаза и пытается сдержать рыдания. Терять самообладание нельзя, только не сейчас, не в присутствии надсмотрщиц. Сестра-распорядительница будет счастлива увидеть, как она впадает в истерику, ибо тогда появится возможность снова запереть ее в одиночной палате.

– Ты новенькая?

Рядом раздается девичий голосок, и Эжени открывает глаза.

К койке подходит Луиза. На округлых щеках нежный румянец. Каждый год с приближением средопостного бала девушку охватывает приятное волнение. В марте ее лицо обретает живые краски, которые затем снова поблекнут на целый год. Как по волшебству, в этот весенний период прекращаются истерические припадки – и у Луизы, и у большинства остальных.

Девушка прижимает к груди красное кружевное платье.

– Меня зовут Луиза. Можно мне присесть?

– Конечно. Я Эжени.

Эжени откашливается – от подкативших рыданий сдавило горло. Луиза садится рядышком и улыбается ей. Густые, черные, вьющиеся волосы юной пациентки волнами падают на плечи; лицо у нее нежное и совсем детское, да и ведет она себя как ребенок – от этого Эжени слегка успокаивается.

– Ты уже выбрала себе наряд? Я вот что нашла – испанское платье. И остальное, все, что нужно, у меня тоже есть – мантилья, веер, серьги. Красивое, правда?

– Очень.

– А твое где?

– Мое?..

– Где твое бальное платье?

– У меня его нет.

– Тогда тебе лучше поторопиться – бал всего через две недели!

– Какой бал?

– Средопостный, конечно, какой же еще? Когда тебя привезли? Вот увидишь, это будет чудесно! На нас придет посмотреть весь Париж! И еще я тебе открою секрет… только ты никому не говори, ага? На балу мне сделают предложение.

– Правда?

– Жюль попросит моей руки. Он интерн и красивый-прекрасивый. Я стану его женой и уеду отсюда. Представляешь, скоро я буду женой врача!

– Не слушай эту чушь, новенькая.