Тем же утром, чуть позже, Бабинский объяснил Женевьеве, что во время сеанса гипноза они зашли дальше обычного, и искусственно вызванный истерический припадок оказался значительно сильнее, вследствие чего Луизу постигла правосторонняя гемиплегия.
В кухне Жанна встает и открывает одну за другой дверцы шкафа в поисках коробка спичек. Находит, достает из кармана передника сигарету и прикуривает. Стоя напротив, она с интересом наблюдает за белокурой женщиной, с которой общалась каждый день в течение двух лет. Женевьева по-прежнему смотрит в окно. Маска суровости, казалось бы, навек приросшая к ее лицу, исчезла, и теперь на нем только печаль.
– Вы изменились, мадам Женевьева.
– Правда?
– Взгляд у вас теперь совсем другой.
Женевьева делает глоток кофе и кивает, не отводя глаз от чашки:
– Может, и так.
После полудня жизнь в Сальпетриер скрашивает солнце, то и дело выглядывающее из-за туч. Дождь, который, казалось, зарядил навсегда, все-таки прекратился, и одни женщины пользуются этим, чтобы прогуляться в парке, другие идут в часовню. Опустив очи долу перед Девой Марией или Христом, они молятся – безмолвно либо шепотом, – просят об излечении, о милости для своих мужей и детей, чьи лица стерлись из памяти, а иные возносят молитвы безо всякой причины, просто ради того, чтобы кто-нибудь их услышал, как будто докричаться до Господа больше шансов, чем до какой-нибудь медсестры или соседки по дортуару.
В дортуаре остаются те, кто еще не закончил приготовления к балу. Солнечные лучи, падая из окон, освещают сидящих на койках женщин, которые делают последние стежки, приводя в порядок костюмы, отрезают, подгибают, подшивают, подклеивают, разглаживают ткани и кружева, кто в одиночестве, кто в веселых компаниях. Бал состоится через три дня, все охвачены нетерпением – то тут, то там кто-нибудь заливается нервным смехом от избытка чувств.
В уголке дортуара, вдали от рукодельниц, Тереза сидит на койке Луизы и поглаживает девушку по волосам. Самая старшая среди умалишенных, отложив вязание, присматривает за младшей. Луиза лежит на спине, левой рукой придерживая на груди правую, парализованную; ладонь Терезы ласково скользит по густым темным волосам. Со вчерашнего дня девушка не произнесла ни слова, молчит и блуждает невидящим взглядом по дортуару. Медсестры регулярно пытаются ее чем-нибудь накормить – приносят кусок хлеба или сыра, даже раздобыли где-то плитку шоколада, но Луиза отказывается есть. Глядя на нее, неподвижную под одеялом, можно подумать, что у нее парализовано все тело.
С соседней койки за ними наблюдает Эжени. Вчера по распоряжению Женевьевы ее перевели в общую спальню, и она оказалась здесь одновременно с Луизой, когда девушку в полуобморочном состоянии принесли интерны. Ошеломленная Тереза, бросив вязание, кинулась тогда к своей подопечной, которую после гипнотического сеанса было не узнать: «Ох нет! Луиза, бедняжечка, что с тобой стряслось?!» Сдерживая слезы, Тереза пыталась помочь интернам уложить девушку-подростка на койку. В дортуаре сразу поселилась печаль, и потому сегодня с утра женщины рады немножко развеяться.
Эжени сидит на койке по-турецки, скрестив руки на груди. Глядя на Луизу, она чувствует, как внутри поднимается волна гнева, но понимает, что ничего не может сделать. Как выразить протест медсестрам, врачам,