Бал для убийцы

— В таких случаях свидетельские показания не могут считаться доказательствами, — осторожно сказал Колчин. — На них можно лишь опираться… Объективно говоря, Еропыч мог перепутать время, выпив лишнего, у него могли остановиться часы, наконец, он мог солгать сознательно.

— Вы никогда никому не доверяете, да? — с неприязнью спросила она.

— Служба обязывает, — философски отозвался следователь. — Я доверился вам (поздравляю, мир в вашем лице потерял великую актрису), а оказалось, вы все это время водили меня за нос (деяние, кстати, уголовно наказуемое). Ведь Гоц прячется у вас в квартире, верно?

Она не нашла достойного (да и никакого) ответа. Просто стояла молча, навытяжку, ожидая, когда прекратятся заботливые хлопки по спине.

— Ну вот, теперь гораздо лучше. Так что, пригласите меня на чашку кофе?

— Как вы узнали? — тупо спросила она.

Колчин неопределенно хмыкнул.

— Вычислил. Как Лавуазье — планету Нептун, на кончике телефонного диска. — Он сделал паузу. — Гоц — не тот человек, чтобы просто отсиживаться в укромном месте. Да и укромное ли место — ваша квартира? Он должен действовать, должен сам доказать свою невиновность, преподнести преступника на блюдечке, чтобы утереть нос официальным органам, — отсюда и побег. Ну а его идея фикс известна, он сам не раз ее декларировал: его политический противник Всеволод Бродников (ваш сосед снизу) решил таким неожиданным образом скомпрометировать его, лишить надежд на депутатское кресло. Значит, нужно внедриться, так сказать, в стан противника, найти подходы. Через семью невозможно: они насторожены и держат круговую оборону. Остается единственный человек — ВЫ. Подруга юности, женщина, в которую Бродников был влюблен в пору комсомольской юности…

Майя промолчала. Колчин лишь подтвердил ее собственные выводы: организатор, доверенное лицо — вот кем считал ее Гоц, держа пистолет у затылка.

Пистолет.

Майя вспомнила о нем и ощутила холодок под лопаткой. Прекрасная, логично выстроенная версия объясняла все и все расставляла по местам. Кроме исчезновения оружия. Того самого, которое, по законам жанра, просто обязано было выстрелить в финале. Знать бы, где он, этот финал…

В вежливом молчании она поднялась по лестнице, дыша в затылок Колчину, и увидела гостеприимно приоткрытую дверь — из узкой щели пробивалась желтая полоска света.

— Вы всегда так беспечны? — поинтересовался Николай Николаевич.

Она не ответила. Давнишний звон в ушах усилился, она толкнула дверь — все точно, как и представлялось: прихожая ярко освещена, гостиная покрыта загадочной тьмой, еще два шага, лишняя пара секунд жизни…

…Они едва не споткнулись о него. Гоц лежал на полу в коридоре — тело, такое мощное и красивое, теперь вызывало тривиальную мысль о сломанной детской кукле, забытой в песочнице под дождем. Резко выступающий кадык неподвижно смотрел в потолок, на раздражающую щель меж перекрытиями (строители, клавшие плиты, пребывали, видно, под нехилым кайфом), в широко расставленных глазах навсегда застыло удивление и какая-то детская обида, словно вместо вожделенного мармеладного набора он обнаружил под новогодней елкой новый учебник по экологии и охране природных ресурсов. Он был одет в брюки и Майин халат для ванной — на бежевом махровом поле, на левой стороне груди, расплылось черное кровяное пятно, точно неосторожно посаженная клякса, и все было абсолютно, жутко неподвижным, мертвенным, овеянным каким-то совершенно запредельным холодом — холоднее, чем ледяные сказочные фигуры перед школьным крыльцом…

Майе захотелось закричать от безысходной черной тоски, сдавившей сердце, но она не сумела, спазм безжалостно сдавил горло. А следователь, не обращая на нее внимания, уже накручивал телефонный диск: вызывал опергруппу…

Глава 16

«Решился написать вам, милая сударыня Любовь Павловна, уже под вечер — до того времени целый день ходил по комнате из угла в угол, как тигр в клетке, мучаясь, страдая, хватаясь за перо и бумагу (нашего брата максималиста перед актом непременно тянет к эпистолярию), бросая и комкая написанное: все пустое, нет веры ни во что, ни в идею, ни в светлое будущее, ни в высокую жертвенность, как пишет господин Гершуни, „героев-одиночек с бомбой и револьвером — во имя обновленной России, поднявшейся с колен"… Ты не замечала, что цитаты, взятые в кавычки, подобны целомудренным женщинам: благопристойно, благонравно, но скучно до оскомины…