Бал для убийцы

«Смерть ходит за мной по пятам. Иногда я оборачиваюсь и успеваю заметить ее лицо: то это Андрей Яцкевич (теперь я уверен: там, на вокзале, он стрелял не в меня и, конечно же, не в дурачка Петю — он хотел убить тебя, уж не знаю почему), то следственный пристав Альдов, то — чаще других — Софья Павловна, я остро чувствую вину перед нею, так остро, будто это моя рука подсыпала ей яд в бокал с вином… Жуткое ощущение: словно все, весь мир восстал против меня, я меж двух баррикад, меж двух огней, как на перекрестке миров…

Любопытно, из какого зловонного болота вынырнул тот кондуктор, что опознал меня в кафе? Голову даю на отсечение: это не простая полицейская подставка, он действительно проводник: вчера ночью я вдруг проснулся — кругом чернильная мгла, только ходики стучат на облезлой стене, и я, лежа без сна, вспомнил ту поездку, до последней мелочи… Да, он видел меня и запомнил. Но, клянусь тебе, я не убивал твою сестру, перед тобой (только перед тобой!) я чист. Кто-то коварный, расчетливый, сломал мою судьбу, закружил, понудил к предательству… Мне не суждено дотянуться до него, нет ни сил, ни времени. И нет ни единого доказательства в мою защиту. Лишь тебя, последнюю мою надежду прошу: поверь мне! Я не убивал, не убивал, НЕ УБИВАЛ!!!»

Полковник Ниловский пробежал глазами письмо, изъятое у Николеньки, небрежно сунул в надорванный конверт и бросил на стол, рядом с бутылкой водки и тарелкой с угрями, доставленными час назад из Елисеевского ресторана. Неторопливо снял салфетку из-под воротника и кивнул денщику:

— Убери, голубчик.

Дождавшись, пока тот очистит стол и выйдет из кабинета, Ниловский закурил и негромко сказал в пространство:

— Ну, рассказывайте.

— О чем? — каменно спросил Николенька.

Сейчас он был совсем другим человеком — а между тем с момента ареста и водворения в камеру прошло чуть больше полутора суток. Глаза казались двумя каплями воды, левая рука дрожала, на лбу алел свежий кровоподтек, результат обработки в карцере, когда с «клиентом» практически не общаются: ни о чем не спрашивают, не предъявляют никаких обвинений, только бьют…

— О том, как провалились. Какое получили задание, от кого. Впрочем, о задании я догадываюсь. Ликвидировать меня, верно?

— Если знаете, зачем спрашивать?

— Кто вас расколол? Гольдберг?

Видя, что арестованный упрямо поджал губы, раздраженно бросил:

— Да перестаньте вы ломаться, Клянц, словно гимназистка. Вы, по существу, уже давно работаете на нас: боевая группа «Мирона», типография на Васильевском, динамитная мастерская в доме Воскобойникова… Ваш послужной список любому высокооплачиваемому агенту сделает честь. Что вы хотите возразить? Что сделали это только ради того, чтобы добраться до меня? Извольте, я перед вами, — он с иронией поклонился. — Чем вас оснастили? Браунингом?

Ниловский прошел по комнате, открыл ящик письменного стола, покрытого зеленым сукном (взгляд Николеньки бесцельно скользнул по изысканному чернильному прибору: чертенята с рожками и копытцами в подобострастных позах — прозрачная аллегория), вытащил револьвер и подбросил на ладони.

— Узнаете?

Еще бы не узнать. Он шел на последнюю, решающую встречу широким шагом так стремительно, что щеки раскраснелись от промозглого ветра с острым запахом гнили, правая рука сжимала в кармане плоскую рукоять… Сейчас он взойдет на мост и у крутых перил, под вычурным фонарем, увидит фигуру в длинной шинели. Ошибка исключена: «боевка» обладала подробным описанием и даже фотографическим портретом шефа охранки. «Я окликну его, и он обернется, возможно, даже протянет руку для пожатия («подметке» это должно импонировать — как же, сами его высокоблагородие не побрезговали) и очень удивится, заметив револьвер. И поймет — за секунду до смерти, и, даст бог, я увижу ужас в его глазах…»