Бал для убийцы

Типографию на Васильевском, принадлежавшую «Народной воле», курировала Верочка Фигнер, красавица и умница, дочь якутского губернатора, в числе лучших окончившая Бернский университет и примкнувшая там к революционному движению. После страшной волны арестов зимы 1909 года, оставшись одна из всего руководства партии, она взвалила на себя основную ее работу: разъезжала между городами, налаживая утраченные связи с остатками боевых групп, возила в маленьком ридикюле из синей кожи запрещенную литературу, принимала участие в террористических актах и издавала на собственные деньги газету левого толка. Ее взяли прямо за печатным станком, приговорив на закрытом суде (присутствовали лишь судья, прокурор и адвокат — журналистов и прочую публику безжалостно выперли за дверь) к смертной казни, заменив ее в последний момент на двадцать лет каторги. Григорий Лопатин, знаменитый и неуловимый террорист, влюбленный в Верочку, публично дал клятву найти и покарать предателя. Пусть, с каким-то сладострастным ужасом думал предатель. Лишь бы Ниловский согласился на встречу. Лишь бы поверил… И — оказался на расстоянии выстрела.

К этому плану — как к последнему средству — он пришел спустя две недели бесплодных поисков и никчемных кружений по петербургским улицам, под мокрым снегом вперемешку с ледяным дождем, меся ногами ноздреватую жижу на Литейном, раз за разом бросая взгляды на знакомый дом в глубине двора, сосредоточенно прогуливаясь по ненавистному Невскому и посылая неслышные проклятия Медному всаднику, равнодушному, как приказчик в писчебумажном магазине.

Шефа охранки ему удалось увидеть лишь однажды, издалека — тот садился в карету с зашторенными окнами. Спереди и сзади карету охраняли конные жандармы. Миг — и дверца захлопнулась, кавалькада резко взяла с места и отбыла в неизвестном направлении, чтобы больше здесь не появиться: Ниловский никогда не повторял дважды один и тот же маршрут.

— Хорошо, — медленно проговорил агент. — Будь по-зашему. Я устрою вам встречу — здесь, на этом месте, через два дня в обычное время.

— Как мы узнаем друг друга?

Агент улыбнулся.

— Он сам вас узнает.

Николенька сухо кивнул и пошел прочь, не оглядываясь. Его переполняла мрачная радость: скоро все решится. Неопределенность закончилась…

Комнатка, которую он снимал на Фонтанке, в доме предпринимателя Федора Евлампиевича Ипатьева, поражала своей убогостью — это была даже не комната, а каморка во флигеле, где с трудом помещались пара простых стульев, рассохшийся трельяж (изображение в зеркале раскалывалось на две половины — образ получался зловещий, почти мистический), вешалка для одежды, железная кровать и облезлый стол, придвинутый к окну.

— Вы, молодой человек, недавно пострадали от несчастной любви, — добродушно вынес вердикт домовладелец, бросив насмешливый взгляд на Николеньку.

— Вот как? Из чего же вы это вывели?

— Да из комнаты, которую вы предпочли снять-с. Такие апартаменты сродни веригам и власянице — прекрасное средство для умерщвления плоти. Чтобы, так сказать, роковые рыжеволосые красотки по ночам бессмертную душу не искушали, хе-хе. Ну, если вы только не мазохист и от кредиторов не скрываетесь.

— А может, я просто беден, как церковная мышь?

— Нет, уж это увольте. Те выглядят по-другому. У них другая походка, и смотрят они по-особому.

— Это как же?

— Да вы сами давеча изволили выразиться: как мышь на паперти. Злая, каналья, глаза голодные и заискивающие, а как повернешься спиной — и каюк.

Он не думал, что уснет, однако уснул, едва голова коснулась подушки. Хотелось увидеть Любушку (говорят, будто душа человека, не обремененная оковами тела, во сне путешествует как ей заблагорассудится и, бывает, находит такую же душу, родственную, которую ищет в земной жизни), но перед внутренним взором настойчиво возникала Верочка Фигнер, с которой довелось встретиться только дважды, которой восхищался как пламенным борцом и которую предал, не задумываясь. А ведь волосы у нее были как раз рыжеватые — нежнейший и редчайший оттенок меда и меди, вот она, твоя «роковая красотка», против которой бессильны и вериги, и власяница…