Бал шутов

В театре дела принимали все более драматический оборот.

Сокол своими выходками запугал всех.

Олег Сергеевич тяжело заболел — он перестал посещать прорубь, жечь пьесы и целыми днями рвал на себе волосы. Это было ужасно — Главный был лысым. Он каялся, время от времени бил себя в грудь и проклинал себя за то, что предложил Ягеру путевку.

И не ясно было, почему именно — то ли потому, что остался Леви, или потому, что остаться мог он сам…

Он искал спасения. И оно могло быть только в одном — вновь поставить пьесу о Ленине с двухметровым Борисом…

Но кто бы ее принял, когда часть приемочной комиссии была в сумасшедшем доме, а другая — на Иберийском полуострове…

У него даже возникла шальная мысль пригласить из Франции Гуревича, чтобы тот поставил скандальный спектакль — он уже мечтал о конной милиции, о сносе дверей, и даже дал Гуревичу срочную телеграмму.

Гарик ответил быстро и на французком.

Когда телеграмму перевели, Олег Сергеевич узнал, что он — блядь.

Из первых строк… Переводить телеграмму дальше было незачем.

Главный метался и мучился. Без буфета, без Ореста Орестыча, без приемочной комиссии он чувствовал себя одиноким и потерянным.

Он продолжал рвать волосы и ждать санкций.

И вскоре они последовали. На общем партийном собрании Театра Абсурда его исключили из партии.

— Как вы можете? — только и спросил он.

— А что вы еще заслуживаете? — уточнил парторг.

— Именно этого, — ответил Олег Сергеевич. — Но я не член партии…

— Вы уверены? — удивился Король — Солнце.

— К сожалению…

— Не расстраивайтесь, — успокоил парторг, — это ничего не меняет. Мы можем проголосовать еще раз… Кто за то, чтобы исключить беспартийного Олега Сергеевича из партии? — обратился он к присутствующим.

Проголосовали единогласно.

И ничего удивительного в этом не было — иначе бы театр не назывался Театром Абсурда…

Вилла мадам стояла над озером. И каждое утро, просыпаясь, Леви видел из окон своей комнаты горы. Они вдохновляли его — снег и солнце блестели в них.

Но каждый раз Альпы заслоняла ему своей могучей фигурой харьковская мадам… Она появлялась неожиданно, то в пеньюаре, то в халате, то в костюме для верховой езды — и заслоняла все горы, включая величественный Монблан.

— Лошади поданы, — говорила мадам…

Они шли по росистой траве, и двое слуг легко забрасывали его в седло…

И тут же начинался урок. Причем вела его мадам — она разглагольствовала о театре, о страсти, о любви, о трактовке «Дяди Вани», о русской душе…

— Скажите, я похожа на Настасью Филипповну? — спрашивала она, поворачивая к Леви свое толстое лицо с маленькими глазками.

— Какую Настасью Филипповну? — удивлялся он.

— Как какую?! — в свою очередь удивлялась она. — Разве не видно? Из «Идиота»!

— Ах, да, — вспоминал он. Его подташнивало. — Вылитая!

— Вы правы, — радовалась мадам. — Я ее копия во всем. И также бросаю деньги в огонь. Однажды, после спора с Морицем, я вышвырнула десять тысяч в камин… И вы представляете: он за ними полез — жалкий, дрожащий, как Иволгин.

— Серьезно? — удивился Леви. — Вы мне напоминаете нашего Главного режиссера.

— Он тоже жег деньги?

— Нет, пьесы, — сказал Леви. — В следующий раз, когда будете швырять — предупредите…

— Хорошо, — согласилась мадам. — Будем швырять вместе. Вы уже швыряли?

— Еще нет, — сознался Леви.

— Почему? Вы же, как и я, артистическая натура.

— У меня нет камина, — признался он. — И потом, я предпочитаю бросать деньги на ветер…

В конце прогулок Леви, как правило, падал с коня. Обычно после высказываний мадам… Конь не выдерживал, начинал храпеть, бить копытами и несся напролом.

Конь, в отличие от комика, не выдерживал глупости мадам. Видимо, потому, что ему не платили.

Но однажды в круглую голову мадам пришла совсем бредовая мысль. Она решила поставить «Вишневый сад».

Собственными силами и на русском.

В роли Раневской она видела себя, в роли Лопахина — своего мужа, банкира…

После этой новости Леви упал с лошади, не дожидаясь, пока она его понесет. И слугам, как они ни старались, не удалось его вновь забросить.

Беседу пришлось продолжать на земле.

— Мадам Штирмер, — пытался объяснить Леви, — ваш муж не говорит по — русски.

— У него русская душа, поверьте, — резонно возражала мадам.

Назавтра Монблан заслонили уже две фигуры — мадам и «русская душа».

— Приступаем к репетиции! — приказала мадам.

— На лошадях?! — ужаснулся Леви.

— Не знаю, — призналась она. — Как обычно приступают?

— Обычно без них, — признался он.

— Тогда начнем, — сказала она и натянула на голову несколько перепуганному банкиру замшелый картуз. — Как вам нравится мой Лопахин?…

После психбольницы Борис отдыхал недолго.

Он прогуливался в санатории, принадлежащем комитету Борща, занимался релаксацией, его массировали лучшие массажисты, с ним занимался известный психолог, который внушал ему, что он здоров, силен, молод.

Иногда ему делали иглоукалывание.

На третий день у него было ощущение, что в сумасшедшем доме он никогда и не бывал.

Однажды, во время подводного массажа в бассейне появился сияющий Борщ.

— Поздравляю, мой дорогой. Мир возмущен. Он протестует. Он негодует. Вы довольны?

— В общем, — протянул Борис.