Бал шутов

— Не слышу энтузиазма в голосе, — он развернул газеты, — вы только взгляните, что пишет о вас иностранная пресса: «Великий актер в палате буйных», «Диссидент Сокол и психиатрический шприц», «Сокол на свободе», «Психическая охота за инакомыслящим», «Да здравствует Сокол»! А? Каково? У нас так пишут только о Ленине или об октябрьской революции. А у вас кислая рожа!

— Я хочу в тюрьму, — сказал Борис.

— Опять занудили. Успеете. Сначала дадите пресс — конференцию.

— Какую еще пресс — конференцию?

— Для иностранных корреспондентов крупнейших агенств печати, радио и телевидения.

— Зачем? Какого черта?!

— Польете нас немного грязью. Чуть смешаете с говном. Обличите. Выглядите вы неплохо, вас можно выпускать на люди.

— Не хочу. Я не хочу на люди.

— Неудобно, Борис Николаевич. Пригласили людей — и не придете.

— Кто их пригласил?

— Я же говорю — вы!

— Я?! Когда?

— Недавно, после выхода из клиники.

— Я никого не приглашал!

— У вас что, провалы памяти? — Борщ хитро улыбнулся. — Вы пригласили. Через доверенных лиц.

— Это еще кто?

— Верные друзья, — Борщ поклонился, — к примеру, ваш покорный слуга. Сегодня вечером у вас дома будет необычайно оживленно. Не теряйте времени, я вас отвезу, одевайтесь, брейтесь, вот вам духи «Тэд Ляпидус», только что из Парижа.

— Я не орошаюсь, — буркнул Борис.

— Не настаиваю. Заявление готово?

— Какое?

— Яро антисоветское.

— Нет, когда я мог? Я отдыхал.

— Не волнуйтесь, — успокоил Борщ, — мы тут кое‑что набросали…

Гостиная Соколов ломилась от гостей. Журналисты сидели на диване, стульях, полу, крышке рояля, томиках Солженицына, лежали на кроватях, подоконнике. Двое устроились в открытом шкафу. Взволнованный Борис по слогам читал заявление.

От Бориса несло «Тэдом Ляпидусом». Видимо, Борщ все‑таки сумел оросить его.

Иногда он прерывал чтение заявления, отпивал из бокала виски, хрустел льдом, плавающим там, и нервически выкрикивал.

— Вся власть элите!

Некоторые корреспонденты вздрагивали. Один упал с антресоли.

Вела пресс — конференцию Ирина. У нее дергалась левая щека. И глаз. Но правый…

Их снимали фото- и телекамеры. Все вокруг горело, жужжало, стрекотало.

Наконец, Сокол закончил чтение заявления и, выкрикнув пискляво «Вся власть!», сел.

Он не закончил, кому.

— Элите, — добавила Ирина.

— Да, да, элите, — подтвердил он, — простите, знаете, после сумасшедшего дома…

Все понимающе закивали, будто только что сами из него вышли.

— Какие будут вопросы? — тихо спросила Ирина.

Первым, в шикарном костюме в полоску, с бабочкой на шее и сигарой в зубах поднялся рослый, дородный господин, и Соколы тут же признали в нем Борща.

— «Обсерваторе романо», Ватикан, — с сильным непонятным акцентом, наверное, «папским», представился он, — ви случайне ни имейт копий вашего заявленья?

— Как же, как же! — Борис вскочил и начал раздавать присутствующим листки.

Внимательнее всех изучал его «представитель» Ватикана Борщ. Он что‑то вскрикивал, поводил плечами, возмущался.

— Скандаль! — выкрикивал он, — кошмарь!

Все в негодовании кивали головами.

Наконец, из шкафа вылез пузатый.

— «Фигаро», — представился он, — вы б могли сказать, кому предполагало передать власть общество «Набат»?

— Э — элите! — повторил Борис.

— Конкретнее. Имена, фамилии.

— К сожалению, это тайна, — развел руками Борис.

— Что вы думали дать господину Сахарову в случае успеха?

Сокол несколько растерялся. Борщ смотрел на него. Борис вспомнил старого Шустера, уже отдыхавшего на Святой земле.

— Министерство физики, — твердо ответил он.

— Всего?!

Борис подумал.

— И Академию наук, — щедро отдал он.

— «Вашингтон Пост», — представился тот, что был на подоконнике, — после разгрома общества, какие ваши дальнейшие планы?

— Бороться, — ответил Борис, — за права человека, за евреев, за отделение Эстонии, за зубоврачебные…

Здесь он осекся.

— Что? — не понял «Вашингтон Пост».

— Вся власть элите, — выкрикнул Борис.

— Условия в советских сумасшедших домах? — поинтересовалась мадам из «Ле Суар».

— Нормальные, — ответил Борис, — в тихом отделении довольно тихо, в буйном — довольно шумно.

Корреспонденты засмеялись. Громче всех из «Обсерваторе Романо».

— Простите, — молодой человек из «Киодо Цусин» чуть заикался, — н — нам так и н — не я — ясно. В — вы е — еврей или н — нет?

— Нет! — почему‑то гордо ответил Сокол.

— Почему же вы тогда стояли с плакатом «Отпусти народ мой!»? Какой народ вы имели ввиду?

Борис замялся.

— Наверноя, рюсский? — коверкая язык, выручил ватиканский корреспондент Борщ.

— Именно, — поддакнул Борис, — и украинский. Моя жена Ирина украинка.

— Но это же две трети населения? — испугался моложавый.

— Пусть отпускают две трети! — заявил Сокол.

Он набирал смелость.

— А куда же они все поедут? — поинтересовался представить Би — Би — Си.

— Во Францию, — выпалил Борис, — и в Израиль!

— Почему именно туда?

— Ну как же, — начал Борис, — ведь именно там готовится бомба, которая…

Майор Борщ чуть не лопнул со страха.

— Под бомбой вы понимаете права человека? — выпалил он.

— А что же еще? — спохватился Борис.

— Я так и думал.

Борщ перевел дыхание.