Баланс белого

Оба были изморены и вяло проводили его машину взглядами.

XIII

Рядом с Зейберман и ее аспирантом сидит высокий лысый человек в растянутой футболке. Глаза его едва выглядывают из-под век, когда он всматривается в меня. Странно, по-моему, среди Леркиных знакомых раньше не было наркоманов.

— Это Шота, — затем Лерка кивает на меня. — Саша.

— Очень приятно, — отзывается лысый.

Впрочем, он не совсем безволосый. Щеки и шею покрывает заметная щетина. Из горловины футболки торчат длинные неопрятные завитки.

— Шота химик, из лаборатории сильнодействующих.

Я вопросительно гляжу на Женю.

— Он тебе сейчас объяснит.

Шота улыбается. Его лоб морщится мелкими-мелкими складочками. Вид этого просиявшего человека не может не вызывать острейшей, безусловной (в том смысле, что зиждется она исключительно на безусловных рефлексах) симпатии.

— Ты понимаешь, это очень сложный вопрос, который я тут с тобой собираюсь обсуждать. Вот это вещество…

Он так твердо произносит мягкие согласные и растягивает ударные, что его сложно воспринимать всерьез.

— Женя, ты рассказывал?

Шота поворачивается к аспиранту, демонстрируя мне свое правое ухо — плоское, будто его раскатали скалкой. Аспирант кивает.

— Честно говоря, я сначала подумала, что ты сам наркоман.

— Я не наркоман, я химик, — он проговаривал все слова медленно и как-то слишком серьезно. — Ты знаешь, сколько человек погибает? Моих друзей сколько погибло? И в Грузии, и здесь уже, как я сюда переехал?

Он вздыхает и потирает руками колени.

— Так вот, что мы у тебя нашли, это в несколько раз сильнее обычного «белого китайца», тот который обычный, да? Два года назад в Узбекистане научились его синтезировать, но это были московские химики, приезжие.

Шота широко жестикулирует при разговоре.

— Их нашли потом, много людей не успело умереть. Технологию привезли из Австрии, чтобы определять. А теперь снова появился!

Шота хлопает себя по коленям и вздыхает. Складывает руки, как будто закончил рассказывать детскую сказку. Поворачивается к Жене:

— Скажи ей, слышишь!

— Ну, что я могу сделать? Она сама должна решать. Ты, Шота, можешь сказать, что тебе это я принес на экспертизу. Я совру, что нашел. Где нашел, как нашел — придумаю, в конце концов, не маленький. У проститутки, скажу, нашел.

Лера сжимает губы так, что на щеках появляются складки, выразительно глядит на Женю, но молчит.

— Но дело не в этом, — я замечаю, что Женя всегда откашливается, когда собирается толкнуть речь. — Дело в том, что это надо быстрее остановить — представь, из одного грамма можно изготовить пятнадцать тысяч доз. Он растворим в воде, его не определить без специальной технологии. Дозировка должна быть очень точной, прямо-таки аптечной, представь только, один грамм — пятнадцать тысяч доз! А теперь представь — шаг в сторону, не в той пропорции растворили — и в одной ампуле — не две-три дозы, как обычно, а десять, к примеру. Одна инъекция — и все. Понимаешь, все!

— Это я понимаю, что ты от меня хочешь? Сдать своих друзей? Как ты это себе представляешь?

— Ты меня знаешь, то есть, не знаешь, Лера знает. Я твоим состоянием не воспользуюсь и сам в милицию с твоим Ольховским не побегу.

— Подумай, они тебя уже сдали, что ты здесь делаешь? Вспомни, где тебя подобрали? Кто тебя вот так оставил?

Шота делает обиженное лицо.

— Я не буду говорить, что все люди, которые от этого пострадают, будут на твоей совести. Это значило бы усугублять твое положение. Но ты подумай, ладно?

Наверное, я выгляжу очень растерянной. Лерка снова встает на мою защиту:

— Оставьте ее в покое. Мы подумаем, что можем сделать в этой ситуации. А сейчас просто оставьте ее в покое.

XIV

Синие таблицы. На запад, куда он поехал — Новгород-Северский.

Мы свернули на обочину северной трассы. Вокруг пустынно.

Нас встретило погожее безбровое небо.

Где-то здесь, на подступах к городу, ночевал в стогу сена Даниил Андреев, и белое вересковое поле тянулось до самого Новгород-Северского.

— Давай поедем туда.

— Нас там ждут?

— Меня никто нигде не ждет.

Он только рукой махнул.

Казалось, что мы черт знает уже где, и что все в движении, все на колесах, что сейчас же дальше — в любом направлении.

Аисты и сельские сады, магазинчик с трактором и привязанной козой, тропинки, грунтовые дороги, дома, бочки с водой, заборы, оплывшие волнами хмеля, склоны холмов, вычерченные плавлеными стеклами деревушки, изгибом подчеркивающие каждую впадину, каждую неровность склона, озера, перехлесты цветных полей — все это осталось позади.

Здесь были только полосы зеленого пространства под безмерным небом, рассеченные асфальтом, черно-белые отбойники, гладко выглаженная автострада, простреливающая вдаль за глубины неба, и струны мостов.

Автомобилей мало — в раскаленный полдень все было мертво.

Именно мертво, как в погибшей цивилизации — огромные бетонные стены покинутых заводов, будто последние кромлехи исчезнувших цивилизаций, скоростные сети автострад, прорезающие друг друга натянутыми до дрожи струнами мостов и огромное, пустое, отсутствующее небо, раскаленное до безумия.

Казалось, от жары сейчас начнут лопаться вены хайвэев.