Баланс столетия

Слов нет, еще вчера простой и ясный мир становился в результате сложным и противоречивым, шумным и неудобным. В нем предстояло учиться ориентироваться и действовать, и далеко не каждому улыбалась подобная хлопотная жизнь.

NB

1962 год. Статья «Студия Белютина», опубликованная в журнале «Политика». Варшава.

«В прошлом году 250 молодых живописцев под руководством Элия Белютина сели в Москве на речной пароход „Добролюбов“ и с палитрами в руках поплыли в сторону Волги — потом Волгой до Оки и обратно Окой до Москвы. Этот художественный рейс принес богатые плоды в виде картин, эскизов и этюдов с натуры.

Пароход останавливался в намеченных необычными пассажирами местах, и 250 художников приступали к работе. Интересно сопоставление, что каждый из них своим особым способом переносил пейзаж на полотно или бумагу. Таким образом мы можем раскрыть принципы их искусства.

Их интересует не изображение, а выражение действительности. Работая с натуры, они стараются выразить отношение художника к объективному миру. Они порвали со старыми традиционными представлениями о перспективе и колорите — предмет, нас интересующий, вопреки действительным пропорциям выражается более экспрессивно.

Пользуются они самыми разнообразными техниками — от рисунка до энкаустики. Они не знают колористических ограничений. В центре их внимания находятся также проблема пространства в живописи и сила его воздействия».

Картины в собственном смысле для «кафейного» диспута, пожалуй, не подходили. Остановились на отличавшихся внутренней свободой и широтой манеры этюдах из очередной пароходной поездки Студии.

Внутренняя раскрытость впечатлениям, переживаниям, единожды перечеркнутая, годами подавляемая, — каким радостным благом способна она вернуться к людям!

Если найти в себе силы и способность ее вернуть. Это «если» и повисло над залом кафе «Молодежное», толкало на разговор, требовало своего решения.

…Веселый напор толпы у входа. Молчаливо настороженная группа «активистов» в гардеробе. Уже за час до начала — четкая расстановка сил.

Столики вокруг зала, плотно обсаженные молодыми людьми в серых костюмах и нейлоновых рубашках — униформа функционеров любого ранга в годы Хрущева. Полная дама в облегающем трикотажном костюме с копной фигурно уложенных, пережженных перекисью волос — женская униформа — деловито раздает какие-то бумажки и последние наставления. У пришедших со мной слушателей Высших литературных курсов требуют пропуска: «Мы вас не звали!» Билеты Союза писателей вызывают выражение озабоченности на лицах: «Вы-то здесь зачем?»

Разговор начался сразу. О видимости дружеской беседы за чашкой кофе никто не позаботился: приборов на столах вообще не было.

Заговорили серые костюмы. Строго по очереди. По бумажкам. Спиной к картинам. Спотыкаясь на незнакомых словах — поди выговори, да еще ни к селу ни к городу, «экзистенциализм»! Но смысл был предельно прост: осуждение. Что нужно и что никогда — слышите, никогда! — не будет нужно советскому народу. Нужно — что делали те, кого родина «отметила», «удостоила». Привычной сталинской системе разумения ничто не грозило.

Как взрыв: «Мы — это кто?» Не выдержал Леня Мечников. Морской офицер запаса. Подводник. Большинство студийцев пришли из армии, были фронтовиками. В начале 1960-х этому никто не удивлялся: воевало все поколение. И судьбу не выбирали — ее разделяли. Со всеми.

«Мы — это кто?!» Право вещать и судить, может быть, впервые начинало так явно связываться с реальной ценностью каждого отдельного человека, а не с принадлежностью к номенклатуре.