Балатонский гамбит

— Да, Генрих, это я. Докладываю. Мы посетили все пять лагерей. Поскольку у милорда всего три машины, забрали только самых тяжелых. Сейчас у Хельшторма, да, это последний лагерь. Здесь тяжелые практически все, поэтому всех и забираем. Милорд читает документ. Да, тот самый, который тебе докладывал Рашке. Пока не знаю, надеюсь, он грамотный, переводчик на родной английский ему не нужен. Как только подпишет, я сообщу. Да, мы их отправляем в Берлин. У меня есть просьба, Генрих, — она обернулась, взглянув на территорию лагеря. Доктор Красс как раз выводил из барака мать с ребенком, помогая им дойти до машины. — Тут у Хельшторма непонятно по какой причине в докторах оказался военный хирург, которому место на фронте, а не здесь, в этом захолустье. Его фамилия Красс, оберштурмфюрер Красс. Я хочу забрать его в Шарите. Все равно после того, как мы вывезем всех узников, ему здесь делать нечего. А у него прекрасное образование, и я полагаю, неплохие способности. Какие у него метки в личном деле? — она усмехнулась. — Я всегда думала, что метки бывают только у собак, оказывается, у нас в документах СС они тоже встречаются. И кто же там что наметил? Да, он мне рассказал эту историю с еврейской девушкой. И я должна сказать, что тот, кто принял решение отправить его на исправление в лагерь, допустил очень серьезную ошибку: он лишил наших солдат на фронте прекрасно выученного специалиста, на которого, как получается, его блестящие преподаватели только зря потратили время, а заодно и средства нашей организации. Я не вижу в его поступке ничего, что, с моей точки зрения, достойно осуждения, а тем более наказания. Давно пора отказаться от всей этой ерунды. У меня в Шарите раненых столько, что они лежат в коридорах, квалифицированных врачей не хватает, а они, оказывается, сидят по каким-то лагерям и целый день озабочены, как бы избежать домогательств неуравновешенных надзирательниц, страдающих неумеренными сексуальными аппетитами. Мне нужны врачи, Генрих, а не метки или отметки. И если хочешь знать, если этот юноша проявил сострадание к человеку любой национальности, он пригоден для своей профессии, а вот если бы он сдал эту девушку к тебе в гестапо да еще с удовольствием смотрел, что там с ней делают, я бы и на пушечный выстрел не подпустила его к Шарите. Тот, кто в принципе не способен сострадать ближнему, не может лечить солдат рейха, в душе он будет относиться к ним так же. Это аксиома психологии. Так что, пожалуйста, убери все метки и вместо этого дай распоряжение о повышении его в звании до гауптштурмфюрера. На каком основании? Во-первых, в Шарите все переводятся с повышением звания, это значительное поощрение, а не просто рядовая больница или госпиталь. Во-вторых, этот юноша — единственный из всех твоих врачей, кто действительно серьезно помог мне в организации отправки узников. Остальные просто стояли рядом и кривили лица. Да, несмотря на все твои приказы. Кто-то боится подцепить инфекцию, у кого-то убеждения не позволяют. Мне пришлось почти все делать самой. И только здесь, в лагере у Хельшторма, я практически отдыхаю, а все делают те, кому и положено, главный врач лагеря и его подчиненные. Выполняют твой приказ. Так разве за доблестное выполнение приказа не полагается поощрение? Я убедила тебя? Прекрасно. Благодарю, группенфюрер. Кажется, — она взглянула на Кинли, — наш английский коллега осилил текст. До связи, Генрих.

Она подошла к представителю Красного Креста. Доктор Красс помог женщине с ребенком сесть в машину.

— Я только что говорила с группенфюрером, — сообщила она, подхватив женщину с другой стороны, — осторожно, осторожно, не бойтесь. Вы едете со мной в Шарите, и вы теперь гауптштурмфюрер. Все документы передадут в наше Шестое управление.

— Благодарю, фрау, — он улыбнулся.

— Я поздравляю вас, Пауль, — она сжала его руку. — Я очень рада.

«Красавчик! — подумала про себя. — Все медсестры в Шарите потеряют покой. И как бы Джилл не забыла о Ральфе».

— Прошу прощения, сэр, — она подошла к сэру Кинли. — Вы ознакомились с документом. Вас все устраивает?

— Да, леди, я вполне удовлетворен, — кивнул тот. — И уже поставил свою подпись. Теперь ваша очередь.

— Рашке, подержите, — она протянула папку унтерштурмфюреру. — Мне кажется, милорд, — она взглянула на Кинли, — я просила вас не называть меня леди.

— Но я не могу вас назвать иначе, глядя на то, что вы делаете, — неожиданно мягко произнес он. — Вы истинная леди, госпожа офицер, леди значительно выше тех, которые известны мне на родине.

— Благодарю, милорд, — она совсем не ожидала от него признания и смутилась. Опустила голову, ставя свою подпись под меморандумом.

— Мне жаль, что в самом начале между нами возникли недоразумения, — продолжил он. — Мне бы хотелось, чтобы они были забыты.