Балатонский гамбит

— А я не знала, — Джилл вздохнула. — Я очень долго не знала об этом. Мне рассказал Раух, адъютант Отто. Мама не обмолвилась ни словом и почти ничего не сказала, даже когда я спросила ее. Она ушла от них тогда, ушла далеко в лес, так что они насилу ее нашли. Но это только представить, — Джилл достала сигарету, Йохан дал ей прикурить. — Спасибо. Только представить — сжечь людей живьем на глазах моей мамы, которая всегда ценила жизнь любого человека выше, чем свою собственную. Это ее убило. Она хотела умереть. Она не хотела возвращаться в рейх, несмотря на то, что тогда был еще жив Штефан. Признаюсь, — Джилл кашлянула, — когда я узнала, я не поверила. Я не поверила, что Отто может так поступить. Он любил ее, с этим никто не будет спорить. Но потом я сама убедилась, что и как он может, — она замолчала.

— Он как-то обидел вас?

— Меня? — Джилл улыбнулась. — Меня никто никогда не только пальцем не тронул, даже не дунул на меня. Мама строго следила за этим. Она все принимала на себя. Он обидел ее. Да что там обидел? Он ее избил, когда узнал, что она провела ночь на вилле у Вальтера. Но тогда между ними еще толком ничего не было и могло бы не быть, так, случайный порыв, — Джилл помолчала. — Он не ударил — избил, вот подходящее слово. У нее все тело было в синяках, разбит глаз. Я испугалась тогда, что она вообще ослепнет, ведь у нее и так не очень хорошее зрение после того, как во время Первой мировой войны она побывала в газовой атаке. А для хирурга глаза — что может быть важнее, это так же важно, как и руки. Я была дома. Я пыталась защитить ее. Он оттолкнул меня, я тоже тогда упала, сильно ударилась, так что на следующий день вообще не смогла выйти на службу. А маму отвезли в Шарите, — Джилл снова помолчала. — У нее был сердечный приступ. Я думала, она ни за что не простит его. Но она его простила. Точнее, попыталась простить, даже сделала попытку порвать отношения с Вальтером, хотя это было для нее очень трудно. Отто же в ответ завел роман с Гретель Браун, — Джилл усмехнулась. — Он высоко оценил ее усилия. Это было словно издевательством. Я видела, как ей тяжело. К тому же погиб Штефан, все это произошло в момент их глубокой размолвки, она была совсем одна, она страшно переживала его смерть. Я не понимала до конца, — Джилл сокрушенно покачала головой, — не понимала. Меня все это пугало, но я думала — любовь, страсть, ревность. Но потом мы начали встречаться с Ральфом, даже обручились. У меня появилась собственная жизнь, собственные отношения. Я тоже встречалась с другими мужчинами, по работе и не по работе, просто так, и не всегда это доставляло Ральфу удовольствие. Но чтобы он когда-нибудь оскорбил меня, поднял на меня руку — такого не было никогда Это даже невозможно было себе представить. Тогда я осознала полностью, как маме тяжело. Отто и его давний товарищ штандартенфюрер Науйокс всегда считали, что раз они взяли маму с детьми из лагеря, то она должна быть им благодарна и все должна терпеть. Уже после войны они задумали свалить на нее делишки какого-то доктора-изувера из Аушвица.

— Вот как? — Йохан иронично приподнял бровь. — Это джентльмены, ничего не скажешь. Пропустили женщину вперед. Здесь можно.

— Да, да, — Джилл кивнула. — Какой-то Бруннер ставил эксперименты над евреями, и теперь он очень нужен американцам. Они решили, что все вполне можно свалить на мою маму, а Бруннер пусть остается на свободе. Это решил Науйокс, как она говорит, но я не верю, что Отто ничего об этом не знал. Ему самому надо было освободиться из плена любой ценой, Советы уже готовили ему виселицу. Он не стал брать на себя вину за весь свой полк, за всю дивизию, лишь бы всех остальных освободили, как это сделали вы. Мне мама рассказала об этом, она узнала из досье, которое ей показал Черчилль. Он просто закрыл глаза на то, что за его свободу заплатит любимая женщина, заплатит своей репутацией, своей свободной жизнью. Так сказать, любимая. А что? — Джилл пожала плечами. — Что такого особенного, взяли из лагеря, опять туда отправили, ну, пусть в другой, в американский, или того лучше, к большевикам. Главное, что они на свободе и делают, что вздумается. Получили индульгенцию за ее счет. Алик с тех пор ни разу не дал маме знать о себе. Как испарился.

— И что? Они обвинили ее? — Йохан пристально посмотрел на Джилл.