Балаустион

— Афина-Пронойя, мудрейшая из владык олимпийских, покровительница дорийцев. Обращаюсь к тебе, смиренный служитель твой, с мольбою и раскаянием. Глаза мои были закрыты, и чувства глухи, но сегодня мне открылась истина, и воля великих богов, и грядущая судьба, уготованная ими славному Лакедемону. Прошу твоего прощения, светлейшая богиня…

Привязанный к вделанному в пол кольцу ягненок отрывисто проблеял. Чувствуя все нарастающее возбуждение, жрец резко нагнулся, перерезал веревку, схватил ягненка за передние и задние ноги и без усилий вскинул на жертвенник.

— …прошу твоего прощения и милосердия, светлейшая богиня, за скудоумие и невнимательность к знамениям, которые ты посылала…

Ягненок еще раз протестующе бекнул, взбрыкнул, пытаясь встать на ноги, но жрец крепко удерживал его. Нежная шелковистая шерстка приятно щекотала пальцы.

— …пусть эта чистая кровь искупит мою нечаянную вину, что произошла не от недостатка почтения, а от человеческого убожества, коему недоступна грандиозность замысла великого божества…

Пальцы эфора нащупали морду животного, задрали ее кверху. В правой руке привычной тяжестью ощущалась рукоять острого, как бритва, широкого костяного ножа. Блики пламени светильников двигались на матовой, словно мокрой, поверхности черного камня.

— Эвфемите!

Темные глаза животного остекленели, словно заполнились молочным туманом. Выдохнув, Полемократ сделал привычное круговое движение ножом, почти не чувствуя сопротивления нежной шеи. Тельце ягненка судорожно забилось, из перерезанной трахеи с клекотом вырвался воздух. Густые теплые струйки побежали по кистям человека, быстрые капли мягко забарабанили по холодному камню жертвенника. Погруженный в экстатический транс, эфор не сразу услышал несмелое, но настойчивое шкрябанье за дверью.

— Кто там? — глухо промолвил он, злясь, что его смеют отрывать от обряда. Тремя широкими раздраженными шагами Полемократ подошел к двери, резко распахнул ее.

— Господин верховный жрец, к тебе посетители, — иерофор Талай, напуганный взглядом эфора, произнес это почти шепотом. — Говорят, что от Эврипонтидов, с важным разговором.

— Посланцы Эврипонтида? — недоверчиво переспросил жрец, гнев в его глазах внезапно сменился лихорадочным восторгом, и он закричал, напугав прислужника еще больше:

— Это знамение! Спасибо, что услышала мои молитвы, великая дева Паллада!

Окровавленная рука старика вцепилась в плечо служки, оскверняя белоснежную ткань грязно-багровым.

— Зови их немедленно! Зови!

Талай, не в силах сказать ни слова, дернул острым подбородком и суетливо бросился прочь.

— …За кощунственное преступление против уважаемых гостей нашего славного города, за грубое нарушение дисциплины военной школы, чреватое потерей уважения к уставу… — нудный голос педонома Пакида терзал слух почище самого грубого крика.

Сырой ветер надувал одетый на голое тело простой хитон, холодным змеиным языком ползал по телу. У Крития свело скулы от холода, но он держался, глядя на то, как спокойно, с демонстративным безразличием, слушает приговор декадарх Орест. С другой стороны, пытаясь подражать командиру, силился сделать мужественное выражение лица здоровяк Биант. От этого его туповатая ряшка стала совершенно дебильной. Только Еврипил, он же Мыш, не мог скрыть обуревавших его чувств: в моргающих глазенках товарища Критий прочитал отчаянный страх. Да и было отчего: их приговорили к экзекуции бичами, хищными сыромятными чудовищами с вшитым в наконечники грузом, куда более страшными, чем обычная плеть. В умелых руках даже единственный удар подобным хлыстом способен вырвать из тела добрый кус кожи вместе с мясом, а полдюжины ударов могут оставить калекой на всю жизнь. В агеле бичевание было самым жестоким наказанием, назначавшимся лишь в исключительных случаях, да и то подвергались ему только старшие ученики. По крайней мере, до сих пор. Именно бич был орудием наказания провинившихся илотов, которых, привязав к столбу, забивали до смерти. Критий не слышал, чтобы даже самый выносливый раб выдержал более сорока ударов…

При взгляде на экзекуторов желудок мальчишки превратился в кусок льда и провалился куда-то в низ живота. Высокие, мускулистые парни, а, может, и взрослые мужи — точно сказать трудно, их лица закрыты кожаными колпаками с прорезями для глаз. Великий Арес! Обычно «волчат» наказывали либо «ястребы», либо даже «волчата» из другой эноматии, а эти… Как минимум «львы»… Страшно подумать, какова сила удара у этих быков, вон у них какие ручищи, толстые, как ляжки у балбеса Бианта. Из-за него, придурка, попались! Хотя… Даже если бы поймали одного Мыша, все равно всей декаде отвечать… Так что они в любом случае погорели. Неожиданно страх из живота переместился в ноги, подломил колени. Критий пошатнулся, усилием воли унял нервную дрожь. Медленно оглянулся по сторонам. Никто ничего не заметил, все глядели на желтолицего, узколобого педонома, гнусаво читавшего приговор с большой дощечки для письма.