Балаустион

До здания герусии, фасадом выходящим на агору, оставалось пройти каких-то сто шагов. Справа уже можно было видеть цель пути — громаду дворца для иноземцев, обнесенную высокой решетчатой оградой. У обитых медным листом ворот виднелись высокие фигуры воинов Священной Моры, и Леонтиск уже начал придумывать убедительную речь, чтобы заставить караульных вызвать из недр дворца Антикрата. По-другому увидеться с ним было невозможно: вход на территорию Персики был запрещен.

— О, какова козочка! Гратидий, Ликон, глядите, какое terrae filius![5] — раздалось слева. Греческая речь звучала с акцентом, голос принадлежал явно иноземцу.

Бросив взгляд, Леонтиск увидел у раскрытых дверей популярной в городе таверны «Золотой щит» двух солдат в римских — ненавистных! — панцирях, и одного грека, также в военном платье, по всей видимости — охранника одного из ахейских делегатов. По случаю приезда гостей таверны Спарты специальным указом Эвдамида работали круглосуточно. Было очень похоже, что троица иноземцев всласть попользовалась лакедемонским гостеприимством, и, прокутив всю ночь напролет, вышла на свежий воздух провентилировать мозги. На беду, в этот момент по улице проходила молодая девица в сопровождении пожилого невольника, — скорее всего, спешила на рынок, как и многие другие женщины Спарты, традиционной обязанностью которых было закупать продукты. К этой-то девушке, если судить по одежде — дочери гражданина, а не какого-нибудь там ремесленника-периэка, и обращался высокий и широкоплечий римлянин лет тридцати с небольшим. Поверх его панциря был наброшен явно дорогой, но сильно измятый короткий белый плащ. Взгляд потомка Ромула выражал похотливое пьяное восхищение. Его друзья, не менее разгоряченные длительными возлияниями, горячо поддержали заводилу.

— Этакая красотка! Просто нимфа! — завопил грек.

— Virgo Vestalis![6] — подхватил второй римлянин.

Девушка, гордо отвернувшись, хотела пройти мимо, но высокий двумя шагами заступил ей дорогу.

— Приветствую, красавица! Далеко ли путь держишь?

— Как насчет того, чтобы отложить дела и обратить внимание на нескольких мужественных воинов, э? — высунулся у него из-за плеча грек, перегораживая оставшийся проход. Его губы растянула широкая блудливая улыбка.

Девушка остановилась, растерянно глядя на пьяных. Ее пожилой невольник послушно замер позади, явно не собираясь вмешиваться.

К несчастью негодяев, неподалеку находился герой, любой намек на неуважение к женщине воспринимавший как личное оскорбление. Аркесил, вспыхнув, как стог, в который попала молния, решительно бросился на помощь молодой соотечественнице. В несколько прыжков одолев расстояние, отделявшее его от происходящего, олимпийский победитель мощно толкнул грека в грудь. Тот, еле удержавшись на ногах, отлетел назад, ударившись плечом о столб у входа в таверну.

Из раскрытых дверей стоявшей неподалеку кузницы доносился резвый перестук молотков.

— Прочь, подлец! И вы, чужаки… Держите руки подальше от наших женщин! Проходи, дева, они тебя не тронут.

— In medias.[7] Мы тронем тебя, лаконский хряк! — в пьяных глазах высокого римлянина мгновенно вспыхнуло бешенство. Он сплюнул под ноги Аркесилу и нагло ухмыльнулся, тут же позабыв о девушке. Грек-охранник также отлип от столба в самом воинственном расположении духа.

— Каков невежа! Я же говорил вам, господа, что эти спартанцы грубые и тупые, как фракийцы….

— Нет-нет, он просто приревновал, и хочет сказать нам, что мальчики в Спарте более горячие и ласковые, чем девки! — опасно оскалился высокий римлянин. — Верно, красавчик?

— Ничего не имею против! — заржал грек.

На щеках молодого олимпийца вспыхнули алые пятна, ладони импульсивно сжались в крепкие кулаки.

— Козел, что ты лезешь? Шел бы своей дорогой! — вдруг с досадой выкрикнула девушка в лицо Аркесилу, залившись румянцем от досады. Осознав, что в ближайшее время мужчины будут заняты друг другом, она раздраженно махнула рабу и пошла прочь, негодующе вихляя бедрами.

От такой «благодарности» за спасение молодой спаситель девственниц застыл с отвалившейся челюстью, глупо глядя вслед удаляющейся парочке. Последовала короткая пауза, в течение которой Леонтиск успел мысленно наградить друга целой тирадой малоизысканных эпитетов. Воспользовавшись оторопелостью молодого воина, римлянин с замаху засадил ему в скулу кулаком. Споткнувшись о выступающий край тротуара, Аркесил споткнулся, упал на ягодицы, но тут же вскочил, готовый к бою.

— Бей! — завопил, налетая, грек, товарищ римлян.

Замелькали кулаки.

— Эге, снова драчка! — воскликнул Эвполид. — Мне нравится этот город!

— Просто прекрасно, — простонал Леонтиск. — Царевич мне голову оторвет!

Но уклониться было невозможно, и оба афинянина поспешили на помощь товарищу. Эвполид, подлетев к греку сбоку, от всей души приложил ему в ухо, тут же повернулся к меченому шрамом римлянину. И поэтому не заметил, как блеснули узнаванием глаза отброшенного им противника.

— Дерьмо кошачье! Вонючий пастух! — прорычал высокий римлянин.

— Vulgus! — вторил ему другой, со звездообразным шрамом над левой бровью.